Н. А. Добролюбов
Русская сатира екатерининского времени
(Русские сатирические журналы 1769--1774 годов. Эпизод из истории русской литературы прошлого века.
Соч. А. Афанасьева. Москва, 1859)
Н. А. Добролюбов. Собрание сочинений в трех томах.
Том второй. Статьи и рецензии 1859
М., "Художественная литература", 1987
Составление и примечания В. А. Викторовича и Г. В. Краснова
OCR Бычков М. Н.
А я бы повару иному
Велел на стенке зарубить,
Чтоб там речей не тратить по-пустому,
Где нужно власть употребить.
Крылов1
Искусство говорить слова для слов всегда возбуждало великое восхищение в людях, которым
нечего делать. Но такое восхищение не всегда может быть оправдано. Конечно, и звук, как все на свете,
имеет право на "самостоятельное существование" и, доходя до высокой степени прелести и силы, может
восхищать сам собою, независимо от того, что им выражается. Так, нас может пленять соловьиное пенье,
смысла которого мы не понимаем, итальянская опера, которую обыкновенно понимаем еще меньше, и т.
п. Но в большинстве случаев звук занимает нас только как знак, как выражение идеи. Восхищаться в
официальном отчете -- его слогом, или в профессорской лекции -- ее звучностью означает крайнюю
односторонность и ограниченность, близкую к идиотству. Вот почему, как только литература перестает
быть праздною забавою, вопросы о красотах слога, о трудных рифмах, о звукоподражательных фразах и т.
п. становятся на второй план: общее внимание привлекается содержанием того, что пишется, а не
внешнею формою. Таким образом, красивенькие описания, звучные дифирамбы и всякого рода общие
места исчезают пред произведениями, в которых развивается общественное содержание. Является
потребность в изображении нравов; а так как нравы, от начала человеческих обществ до наших времен,
были всегда очень плохи, то изображение их всегда переходит в сатиру. Таким образом, сатира, говоря
слогом московских публицистов2, "служит доказательством зрелости общественной среды и залогом
грядущего совершенствования государства". Не мудрено поэтому, что и у нас сатира привлекает к себе
особенную благосклонность образованной публики и приводит в восторг лучших наших историков
литературы, то есть тех, которые уже переступили степень развития, дозволяющую иным восхищаться
слогом официальных отчетов.
Относительно значения и достоинства сатиры вообще мы совершенно соглашаемся с почтенными
историками литературы нашей. Но мы позволим себе указать на одну особенность нашей родной сатиры,
до сих пор почти не удостоенную внимания ученых исследователей. Особенность эта состоит в том, что
литература наша началась сатирою, продолжалась сатирою и до сих пор стоит на сатире -- и между тем
все-таки не сделалась еще существенным элементом народной жизни, не составляет серьезной
необходимости для общества, а продолжает быть для публики чем-то посторонним, роскошью, забавою, а
никак не делом. Это значит, что и сатира у нас вовсе не есть "следствие зрелости общественной среды", а
объясняется совершенно другими причинами. Причины эти нетрудно понять: сатира явилась у нас, как
привозный плод, а вовсе не как продукт, выработанный самой народной жизнью. Кантемир, обличая
приверженцев старины и вздорных поклонников новизны, сказал не думу русского народа, а идеи
иностранного князя3, пораженного тем, что русские не так принимают европейское образование, как бы
следовало по плану преобразователя России. Ставши под покровом официальных распоряжений, он смело
карал то, что и так отодвигалось на задний план разнообразными реформами, уже приказанными и
произведенными; но он не касался того, что было действительно дурно -- не для успеха государственной
реформы, а для удобств жизни самого народа. В то время как вводилась рекрутская повинность, Кантемир
изощрялся над неслужащими; когда учреждалась табель о рангах, он поражал боярскую спесь и
Стр.1