№ 1 Е.Ю. Полтавец ВОЙНЫ РОССИИ С НАПОЛЕОНОМ В ЗЕРКАЛЕ ТОЛСТОВСКОЙ МИФОПОЭТИКИ Образ войны в «Войне и мире» Л.Н. Толстого рассматривается в свете мифопоэтики. <...> Поднимаются проблемы толстовской историософии и ее связи с жанром произведения. <...> Знаменитый прием «остранения» распространяется, по-ви ди мому, и на жанровую дефиницию, которую дал «Войне и миру» Л.Н. Толстой. <...> Если в «Войне и мире» орден — «маленькая вещица на серебряном блюде» [Толстой, VII: 213], a маршальский жезл — «какая-то палка» [Толстой, VII: 193], то по сравнению с этим пейоративным смыслом толстовские определения «Войны и мира»: «писание» и «книга» — не только «остраняют», но и возвышают, ставят в ряд сакральных предметов как рукопись, так и типографский том (тома) этого произведения1. <...> Так, не получила объяснения глубокая апорийно-притчевая основа «Войны и мира», связанная с общими особенностями сакральных текстов, свойственной им многоуровневостью, парадоксальностью, иносказательностью, даже криптографичностью (это характерно и для «Ригведы», 1 «Книгой», как будто речь идет об определенной, единственной книге, называет в «Войне и мире» Евангелие князь Андрей [Толстой, VII: 396]; ср. у А.Т. Твардовского: «… То особое, знакомое мне с детских лет звучание слова “книга” в устах простого народа, которое как бы предполагает существование книги в единственном экземпляре» («Ответ читателям “Василия Теркина”»). <...> П.В. Анненков, говоря о еще не оконченном произведении, находил совершенно неуместным в историческом романе (каковым он считал «Войну и мир») «дар предвидения», ко101 торым наделен князь Андрей, хотя с проницательностью указывал на то, что «дух времени… воплощается на страницах романа, как индийский Вишну, легко и свободно, бесчисленное количество раз» [Анненков, 2000: 353]. <...> . Газета «Голос» недоумевала: «В князя Андрея автор вложил мысли и страдания человека позднейшего, нашего времени; справедливо замечено было, что князь Андрей обладает в книге <...>