Иван Алексеевич Бунин
ПАМЯТНЫЙ БАЛ
Оригинал здесь: Электронная библиотека Яблучанского.
Было на этом рождественском балу в Москве все, что бывает на всех балах, но все мне казалось в
тот вечер особенным: это все увеличивающееся к полуночи нарядное, возбужденное многолюдство,
пьянящий шум движения толпы на парадной лестнице, теснота танцующих в двусветном зале с
дробящимися хрусталем люстрами и эти всё покрывающие раскаты духовой музыки, торжествующе
гремевшей с хор...
Я долго стоял в толпе у дверей зала, весь сосредоточенный на ожидании часа ее приезда, - она
накануне сказала мне, что приедет в двенадцать, - и настолько рассеянный, что меня поминутно толкали
входящие в залу и с трудом выходящие из его уже горячей духоты. От этого бального зноя и от
волнения, с которым я ждал ее, решившись сказать ей наконец что-то последнее, решительное, было и на
мне все уже горячее - фрак, жилет, спина рубашки, воротничок, гладко причесанные волосы, - только лоб
в поту был холоден, как лед, и я сам чувствовал его холод, его кость, даже белизну его, казавшуюся,
вероятно, гробовой над резко черными глазами: все было обострено во мне, я уже давно был болен
любовью к ней и как-то волшебно боялся се породистого тела, великолепных волос, полных губ, звука
голоса, дыхания, боялся, будучи тридцатилетним сильным человеком, только что вышедшим в отставку
гвардейским офицером! И вот я вдруг со страхом взглянул на часы, - оказалось ровно двенадцать, - и
кинулся вниз по лестнице, навстречу все еще поднимавшейся снизу толпы, откуда несло и пронизывало
морозным холодом всего меня сквозь фрак, легкость и топкость которого еще так непривычна была
всегда для меня после мундира. Сбежал я, несмотря па толпу, с необыкновенной быстротой и ловкостью
и все-таки опоздал: она стояла, среди вновь приехавших и раздевавшихся, уже в одном черном
кружевном платье, с обнаженными плечами и накинутом на высокие бальные волосы оренбургском
платке, ярко блестя из-под него ничего не выражающими глазами. Скинув платок, она молча протянула
мне для поцелуя руку в белой и длинной до круглого локтя перчатке. Я от страха едва коснулся губами
перчатки, она, придерживая шлейф, молча взяла меня под руку. Так молча и поднялись мы по лестнице,
я вел ее как что-то священное. Наконец зачем-то спросил пересохшими губами:
- Вы нынче танцуете?
Она ответила, прищуриваясь, глядя на головы поднимавшихся впереди, не в меру кратко:
- Не танцую.
И, пройдя в зал, осталась стоять у дверей. Она продолжала молчать, точно меня и не было, но я
уже больше не владел собой: боясь, что потом может и не представиться удобной минуты, вдруг стал
говорить все то, что весь вечер готовился сказать, говорить горячо, настойчиво, но бормоча, делая
безразличное лицо, чтобы никто не заметил этой горячности. И она, к великой моей радости, слушала
внимательно, не прерывая меня, смотря на танцующих, мерно махая веером из дымчатых страусовых
перьев.
- Я знаю, - говорил я с безразличным лицом, но все горячее и поспешнее, мучительна сдерживая
дрожащую на губах улыбку счастья от того, что она так терпеливо слушает меня, должно быть только
делая вид, что занята танцующими, - я знаю, - говорил я, уже не веря своим словам, - что я не смею ни на
что надеяться... Вот вы нынче не позволили мне заехать за вами...
Тут она, все так же не глядя на меня, безразлично заметила:
- Мой кучер прекрасно знает дорогу сюда.
Но я принял это за шутку и продолжал еще настойчивей:
- Да, я ничего не жду, с меня довольно и того, что вот я стою возле вас и имею счастье высказать
вам наконец полностью все то, что я так долго не договаривал... Уж одно это, - бормотал я, вытирая
платком ледяной лоб и не сводя глаз с ее длинной ресницы в пылинках пудры и с разреза губ, - уже
только это одно...
Извиваясь среди танцующих, к нам подбежала веселая рыжая барышня с: последним букетиком
ландышей в плетеной корзиночке. Я бессмысленно взглянул на ее oбрызганное веснушками личико и
торопливо положил в корзиночку пятьдесят рублей, не взяв букетика. Барышня мило улыбнулась,
присела и побежала дольше. Я хотел продолжать, но не успел, - заговорила и она наконец:
- Как надоела мне эта фарфоровая дура, ни один бал без нее не обходится, - сказала она,
Стр.1