Георгий Мейер Свет в ночи (Опыт медленного чтения) Раскольников подошел к толпе. <...> Но Достоевский как художник, как творец ведал, что ни один волос с головы человека не падает (случайно и что всё, принимаемое нами за внешнее, есть живое отражение внутреннего. <...> Прежде, чем подходить к творениям Достоевского, надо отказаться от плоских рассуждений Декарта, отучиться от них и вернуться к великому Паскалю. <...> В скорби и немощи познаются высшие реальности, как познавал их Достоевский. <...> Достоевский своим художеством, своим искусством мышления заново обнаружил для нас взаимную зависимость друг от друга людей и вещей. <...> Он показал нам, что в запредельной своей глубине мир по-прежнему целен, нераздробим и неделим, что все во вселенной взаимопроницаемо, что разъединения, расщепления призрачны и возникают в нас как кошмар от греха. <...> Достоевский всё это знал и видел, и воспринимать его творения значит приобщаться к непрерывному религиозному процессу существования, исключающему какую бы то ни было случайность. <...> СВЕТ В НОЧИ 125 Фонарик в .руках полицейского указывал Раскольникову на единственную тропу, по которой должен был следовать теперь убийца в поисках выхода из душевного мрака, наглухо отъединившего его от солнца живых. <...> Тут опять необходимо вспомнить слова Раскольников а, сказанные им впоследствии Соне и уже приведенные мною однажды. <...> Он обещает сказать ей, кто убил Лизавету, и на вопрос Сони «— Да разве вы знаете, кто убил?», — отвечает: — «Знаю и скажу. <...> .Я тебя давно выбрал, чтоб это сказать тебе, еще тогда, когда отец про тебя говорил, и когда Лизавета была жива, я это подумал (Подчеркнуто здесь и ниже мною. <...> Внимая исповеди Мармеладова, сердцем ведал Раскольников, что неминуемо встретится с Соней. <...> Более того, сердце его уже знало .тогда, что он убьет Лизавету, хоть он никогда и не помышлял об этом, да и не мог помышлять. <...> Во всерешающем разговоре с Соней предварительное знание сердца принимает Раскольников за сознание <...>