Иван Алексеевич Бунин
БЕЛАЯ ЛОШАДЬ
Оригинал здесь: Электронная библиотека Яблучанского.
Пошевеливая вожжами, землемер рассеянно слушал ладный топот копыт по гладкой
августовской дороге.
Еще светло было, и дорога, убегавшая на восток, казалась фиолетовой.
Землемер смотрел в даль, где поля замыкались линией чугунки, курил и приятно пьянел от
несвязных певучих мыслей.
Уже по-осеннему пусто и сиротливо было в полях. Сиротливо дремали на кочках кроткие
хохлатые жаворонки. Вяло и терпко пахло картофельной ботвой, горько тянуло откуда-то дымком... И
землемер с певучей грустью смотрел на сероватые поля, над которыми уже реял чуть серебристый и, как
всегда в засуху, рассеянный лунный свет.
"Любопытно, однако, знать, - подумал он, - что это со мною сегодня? Чего это я так разболтался и
болезненно развеселился у Стоцкого? Положим, не был дома уже две недели, устал как собака, дел
переделал кучу... Может быть, от водки? Но много ли было выпито? Сущий вздор, две-три рюмки... Что
же в таком случае?"
Лошади стали: шлагбаум на переезде через линию был опущен, - нужно было слезать и стучать в
будку.
Спокойный, бесцветный свет запада еще отражался в окне будки, и будка показалась землемеру
необитаемой, почти страшной с этим тусклым блеском стекол и тишиной вокруг.
"Переезжать ли?" - подумал он.
Можно было переехать тут и держать путь на Егорьево, на Каменку... Можно и возле следующей
будки: тогда дорога пойдет по опушке Дубровки, а потом по глухим лугам на Ястребиный Колодец...
И землемер остановился в нерешительности. Но послышался ровный, медленный скрип телеги.
И, взглянув направо, землемер увидал в легком лунном сиянии большую белую лошадь, - старую,
седловатую, в гречке, с отвислыми губами. Череп ее был огромен; пук соломы, засунутый под узду, дико
торчал возле правого полуприкрытого глаза.
- Куды прешь! - крикнул землемер, замахиваясь кнутовищем.
Но лошадь и ухом не повела. Звонко хрипя от запала, она прошла возле самого его плеча, а за
нею показалась скрипучая телега, пахнущая дегтем и рогожей. Лохматый рыжий мужик, в распоясанной
красной рубахе, лежал в телеге вниз лицом.
- Эй, дядя! - шутливо крикнул землемер дрогнувшим голосом. - Ай помер?
Но мужик не поднял головы, не отозвался на крик.
И землемер, уже не раздумывая, ударил правой вожжой. Тележка чуть не перевернулась от
крутого поворота и шибко покатила возле линии, за которой неясно серебрилось над полями лунное
сияние.
По-прежнему на душе было и хорошо, и грустно, и тревожно... Все благополучно, все слава богу,
но чего-то недостает... людей, может быть, жилья, приятеля... Хотелось петь, рассказывать свою жизнь...
Спросить кого-нибудь: что же наконец будет на том свете что-нибудь или нет? Райские яблочки и черти
в неугасимом пламени, конечно, вздор... Но ведь вздор и полное исчезновение. Зачем родился? Зачем
рос, любил, страдал, восхищался? Зачем так жадно думал о боге, о смерти, о жизни?
- Зачем, позвольте вас спросить? - сказал землемер вслух.
Существовать на том свете и в теперешнем виде он, конечно, не будет. Ибо, если он будет
существовать, значит, и эти лошади будут существовать... и мириады мириад всех прочих лошадей,
зверей, птиц, жучков, несметных мошек... Но и бесследно исчезнуть он не может. Он этому никогда не
верил. Истомлен заботами, работой, частыми припадками удушья, а жить, сохранить себя хочет жадно. И
поминутно трепещет за свою жизнь, во всем чует тайну, враждебность... Лунный свет в пустынных
полях, тишина, темный камень вдали, коренник, который вдруг насторожит уши, - все страшно. Днем,
когда вспоминаешь, просто, незначительно, а ночью - страшно...
"Это как васильки, - подумал землемер. - Днем синие, а погляди вечером, при лампе, - лиловые".
- Пи-пи-пи! - тонко и хищно зазвучало вдруг где-то вверху, в рассеянном лунном свете.
Землемер оглянулся, увидал поле, телеграфные столбы, тусклый блеск, бегущий навстречу ему
по рельсам, - и на душе стало еще тревожнее. Этот писк, писк кобчика или совки, затерявшийся в лунном
Стр.1