Мария Тальони между поэзией и прозой Как известно, приезд Марии Тальони вызвал в Петербурге бурю восторгов. <...> «Идеал грации, идеал танца, идеал пантомимы – вот Тальони!» – писали газеты. <...> – «Она танцует, как соловей поёт, как бабочка летает», «С Тальони всякий балет есть верх совершенства». <...> Более того: с Тальони балет оказался сопоставим с другими, более «серьёзными», в понимании эпохи, искусствами: «Она поёт, как скрипка Паганини, она рисует, как Рафаэль!» <...> . «В Тальони надобно всмотреться, как надо вслушаться в музыку, вчитаться в поэму». <...> «Никакая поэзия не сравнится с поэзиею воздушных па и грациозных танцев г-жи Тальони»… и вывод: «Тальони не только замечательная танцовщица, но и великий художник». <...> То есть, критериями оценки творчества «танцорки» стали музыка, живопись и чаще всего – отметим это отдельно! – поэзия. <...> Это один полюс восприятия её феномена, а с другой стороны, её невероятная популярность порождала то, что сейчас мы назвали бы китчем: «Гг. <...> » Конечно же, прилавки книжных магазинов заполнились литографиями – сначала французскими и английскими, а потом и русскими. <...> Эти литографии выражали восхищение ею – и одновременно большей частью являлись тем самым китчем, потому что абсолютно нестандартная внешность Тальони, известной своим некрасивым обликом, была на них тщательно «отредактирована» и подтянута к самым расхожим стандартам эпохи. <...> Чрезвычайно хорошенькая, похожая на красотку из модного журнала и часто босая, Сильфида там бежала прямо по воздуху примерно в футе от земли: так была наглядно трактована знаменитая тальониевская воздушность. <...> А вместо натруженных ног классической танцовщицы рисовальщики наделяли её нежными ножками, соответствующими представлению эпохи о красоте – точно такими же, как у прекрасной героини иллюстраций Николя Морена к только что вышедшему в Париже роману Виктора Гюго «Собор Парижской Богоматери» (1831). <...> Но среди русских литографий была одна, выпадающая <...>