Петр Дмитриевич Боборыкин
Проездом
П о в е с т ь
Оригинал здесь: Книжные полки Лукьяна Поворотова.
I
- Когда поставлен этот памятник? - спросил барин, сильно за сорок лет,
в светлом пальто, у стоявшего с ним молоденького студента в сюртуке, в очках,
по всем признакам, только что надевшего форму.
- Который? - переспросил его студент и застенчиво оправил очки.
- Да вот! - и барин указал на памятник Ломоносова через решетку двора
нового университета на Моховой.
- Не могу вам сказать.
Студентик неловко взял вбок и удалился торопливою походкой.
"Хорош, - подумал барин, - этого не знает даже".
Да и памятник вызвал в нем пренебрежительное движение тонких, бескровных
губ.
Вадим Петрович Стягин был дурен собою: сухое тело, сутуловатость при очень
большом росте, узкое лицо с извилистым длинным носом, непомерно долгие руки,
шершавая, с проседью, бородка и желтоватые глаза, обведенные красными веками.
Одевался он по-заграничному, носил
высокую цилиндрическую шляпу, белый
фуляр на шее, светлое, английского покроя пальто и башмаки с гетрами на толстых
подошвах. Он упирался на палку с серебряным матовым набалдашником.
Теперь он шел домой, на Покровку. Сейчас заходил в Румянцевский музей, так,
от безделья, - не отыскал ни переулка, ни даже дома, где, по его соображению,
должен был проживать его приятель и товарищ по университету Лебедянцев.
На памятник Ломоносова Стягин посмотрел еще, пристально и с оттянутою книзу
губой, - мина, являвшаяся у него часто.
"Это полуштоф какой-то! - мысленно выговорил он. - Что за пьедестал!
Настоящий полуштоф с пробкой... Точно в память того, что российский гений
сильно выпивал!.."
Недобрая усмешка искривила рот Стягина, и он пошел развихленною походкой,
гнулся на ходу и начал вертеть палкой.
Стоял чудесный сентябрьский день после дождливого, холодного времени,
захватившего Стягина на железной дороге.
Несмотря на погоду, Вадим Петрович чувствовал в ногах какое-то необычное
жженье и колотье, которые мешали ему идти скорее.
Вообще он был в брезгливо-раздражительном настроении. Эта Москва и сердила,
и подавляла его. Он попал сюда по пути в деревню из-за границы, где проживал -
с редкими возвращениями в Россию - почти всю свою жизнь, с молодых годов, с той
эпохи, как кончил курс в Московском университете.
Никогда еще, попадая сюда, не испытывал он такого брезгливо-раздраженного
чувства к этому городу, ко всему своему, "руссопётскому", как он выражался
и вслух, и про себя.
Он приехал "ликвидировать", продать свой дом на Покровке, стоявший второй
год без жильцов, продать имение, в крайнем случае, сдать его в аренду.
Надо будет ехать в имение, если он поладит с одним из арендаторов. Все это
скучно, несносно и его поддерживает только то, что, так или иначе, он покончит,
и тогда всякая связь с Россией будет порвана, никакого повода возвращаться
домой... Надоело ему выше всякой меры дрожать за падение курса русских бумажек.
Один год получишь пятьдесят тысяч франков, а другой и сорока не выйдет...
Свободные деньги он давно перевел за границу,
купил иностранных бумаг
и полегоньку играет ими на парижской бирже.
В Париже у него годовая квартира, особняк с садиком, в Пасси. Он держит
свою кухарку и грума, ездит верхом на собственной лошади, выписанной из России,
потому что у нас они втрое дешевле.
Он не холостой и не женатый, живет на два дома; но вот, после ликвидации
своих дел, можно будет построить свой собственный коттедж в окрестностях Парижа
и зажить домком, покончить с своею полухолостою жизнью...
Но когда это будет?.. В России все так тянется, кредиту нет, денег нет,
всякие сделки с ужасными проволочками.
Стр.1