Вл. Гайдаров
А. А. Блок
Русская литература, No 4, 1961.
OCR Бычков М.Н.
Как-то на одной из репетиций "Села Степанчикова" - инсценировки по Достоевскому - К. С.
Станиславский сказал мне: "Вы знаете, что театр ставит "Розу и крест" Блока? Прочитайте пьесу и
обратите внимание на роль Алискана".
Я прочитал пьесу в сборнике "Сирин". Не могу сказать, чтобы роль Алискана меня захватила, но
музыка стиха Блока меня увлекла; однако Станиславскому я ничего об этом не сказал, а он у меня ни о
чем не спрашивал.
Прошло некоторое время, и опять начались разговоры об Алискане. Дело в том, что Алискана
должен был играть И. Н. Берсенев, но высказывался ряд соображений против исполнения им этой роли -
И. Н. "перерос" роль и буквально, и в переносном смысле, и хотя Блок говорил, что ему нравится
Берсенев, режиссер спектакля Вл. Ив. Немирович-Данченко не согласился с этим. Роль передали более
молодому актеру Н. М. Церетелли, но последний ушел в Камерный театр, потом роль поручили И. П.
Чужому, который опять-таки не оправдал ожиданий, и, наконец, я был уже четвертым
"предполагаемым" (после меня репетировал Е. В. Калужский)-пажом Алисканом.
О. В. Гзовская со свойственным ей остроумием, обращаясь к К. С. Станиславскому, говорила, что
"около нее, Изоры, образовался целый "пажеский корпус", и как бы в наше революционное время ей,
Гзовской, не пришлось отвечать за это".
Во время начавшихся репетиций "Розы и креста" я должен был срочно заменить серьезно
заболевшего Гришу Юдина и был занят репетициями "Младости" Л. Андреева во второй студии. На
репетициях "Розы и креста" мне приходилось бывать не очень часто, но я усиленно занимался голосом,
ходил на занятия и к М. Ф. Татариновой и к Е. О. Терьян-Каргаповой. До сих пор еще у меня в ушах
звучит мотив песенки Алискана-(музыку писал М. Ф. Гнесин):
День веселый, час блаженный,
Нежная весна.
Стукнул перстень драгоценный
В переплет окна.
На одной из репетиций я увидел Блока (раньше мне довелось видеть его лишь однажды, издали,
на эстраде в переполненном зало Политехнического музея в Москве, когда он читал свои стихи). Блоку
показывали некоторые уже срепетированные сцепы за столом, без мизансцен.
Александр Александрович, помню, сидел спиной к окну в нижнем фойэ МХТ, где происходили
репетиции "Розы и креста". На нем был полувоенный костюм: сапоги, бриджи и гимнастерка,
перепоясанная ремнем. Он только-только приехал из прифронтовой полосы. Его волосы были
пострижены и причесаны, не так, как па портрете Сомова, - там Блок явно поэт! Серые глаза его
смотрели куда-то вдаль.
Несмотря на то, что Александр Александрович сидел, положив нога на ногу и свободно сложив
руки на коленях, во всей его фигуре была какая-то устремленность вперед и ввысь. Он говорил о том,
каков, по его мнению, должен быть Гаэтан, и мне было до очевидности ясно по всей фигуре Блока, но ее
устремленности, что вот именно это и сидит передо мной Гаэтан. Говорил Александр Александрович и о
рыцаре-несчастье Бертране, тайно влюбленном в Изору и самоотверженно помогающем ее сближению с
Алисканом. И когда Блок рассказывал о своем Бертране, о его тайной любви и страданиях, то в этот
момент передо мною был другой Блок - не Блок-Гаэтан, а Блок-Бертран. Так уживались в Блоке два
образа его "Розы и креста".
Как-то в начале 1918 года мне попалась газета "Знамя труда", где я впервые прочитал поэму
"Двенадцать". Мало сказать, я был взволнован - я был покорен, потрясен, ошарашен! Перечитывал
"Двенадцать" много раз, повторял про себя строки, идя по улице, пользовался случаем прочитать их
товарищам по театру.
Я часто в то время выступал в концертах, и мне безумно хотелось читать па "публике"
Стр.1