А. А. Бестужев-Марлинский. Страшное гаданье
------------------------------------------OCR:
Pirat
Доп. правка: В. Есаулов, октябрь 2004
------------------------------------------Рассказ
ПОСВЯЩАЕТСЯ
ПЕТРУ СТЕПАНОВИЧУ
ЛУТКОВСКОМУ
Давно уже строптивые умы
Отринули возможность духа тьмы;
Но к чудному всегда наклонным сердцем,
Друзья мои, кто не был духоверцем?..
которые, глядя на мою насмешливую улыбку, на мои рассеянные взоры, на мою
небрежность речей в кругу красавиц,
...Я был тогда влюблен, влюблен до безумия. О, как обманывались те,
считали меня равнодушным и
хладнокровным. Не ведали они, что глубокие чувства редко проявляются именно
потому, что они глубоки; но если б они могли заглянуть в мою душу и, увидя,
понять ее, - они бы ужаснулись! Все, о чем так любят болтать поэты, чем так
легкомысленно играют женщины, в чем так стараются притворяться любовники, во
мне кипело, как растопленная медь, над которою и самые пары, не находя
истока, зажигались пламенем. Но мне всегда были смешны до жалости приторные
вздыхатели со своими пряничными сердцами; мне были жалки до презрения
записные волокиты со своим зимним восторгом, своими заученными изъяснениями,
и попасть в число их для меня казалось страшнее всего на свете.
Нет, не таков был я; в любви моей бывало много странного, чудесного,
даже дикого; я мог быть непонятен, но смешон - никогда. Пылкая, могучая
страсть катится как лава; она увлекает и жжет все встречное; разрушаясь
сама, разрушает в пепел препоны и хоть на миг, но превращает в кипучий котел
даже холодное море.
Так любил я... назовем ее хоть Полиною. Все, что женщина может внушить,
все, что мужчина может почувствовать, было внушено и почувствовано. Она
принадлежала другому, но это лишь возвысило цену ее взаимности, лишь более
раздражило слепую страсть мою, взлелеянную надеждой. Сердце мое должно было
расторгнуться, если б я замкнул его молчанием: я опрокинул его, как
переполненный сосуд, перед любимою женщиною; я говорил пламенем, и моя речь
нашла отзыв в ее сердце. До сих пор, когда я вспомню об уверении, что я
любим, каждая жилка во мне трепещет, как струна, и если наслаждения земного
блаженства могут быть выражены звуками, то, конечно, звуками подобными!
Когда я прильнул в первый раз своими устами к руке ее, - душа моя исчезла в
этом прикосновении! Мне чудилось, будто я претворился в молнию: так быстро,
так воздушно, так пылко было чувство это, если это можно назвать чувством.
Но коротко было мое блаженство: Полина была столько же строга, как
прелестна. Она любила меня, как никогда еще я не был любим дотоле, как
никогда не буду любим вперед: нежно, страстно и безупречно... То, что было
заветно мне, для нее стоило более слез, чем мне самому страданий. Она так
доверчиво предалась защите моего великодушия, так благородно умоляла спасти
самое себя от укора, что бесчестно было бы изменить доверию.
- Милый! мы далеки от порока, - говорила она, - но всегда ли далеки от
слабости? Кто пытает часто силу, тот готовит себе падение; нам должно как
можно реже видеться!
Скрепя сердце, я дал слово избегать всяких встреч с нею.
И вот протекло уже три недели, как я не видал Полины. Надобно вам
сказать, что я служил еще в Северском конноегерском полку, и мы стояли тогда
в Орловской губернии... позвольте умолчать об уезде. Эскадрон мой расположен
был квартирами вблизи поместьев мужа Полины. О самых святках полк наш
получил приказание выступить в Тульскую губернию, и я имел довольно
твердости духа уйти не простясь. Признаюсь, что боязнь изменить тайне в
присутствии других более, чем скромность, удержала меня. Чтоб заслужить ее
уважение, надобно было отказаться от любви, и я выдержал опыт.
Напрасно приглашали меня окрестные помещики на прощальные праздники;
напрасно товарищи, у которых тоже, едва ль не у каждого, была сердечная
связь, уговаривали возвратиться с перехода на бал, - я стоял крепко.
Накануне Нового года мы совершили третий переход и расположились на
Стр.1