Цыпленок жареный Жаклин де Гё Сухаревский рынок жил своей шумной, крикливой жизнью. <...> Невозмутимо восседал над книжным развалом старик букинист, закутанный поверх худого пальтеца в оренбургскую шаль. <...> И надо всей этой безостановочно бурлившей мешаниной лиц, красок и звуков возвышался исполинский брусок Сухаревской башни, упиравшейся остроконечным навершием в безоблачно-чистый небосвод. <...> Тронутый хрипотцой мальчишеский голос, хорошо различимый даже в непрекращающемся базарном гомоне, выводил незатейливый мотивчик задорно и весело. <...> Сильный и звонкий, он сразу вытянул захлебывающуюся на верхах мелодию, добавил в нее щемяще-жалобных ноток: Ах, не стреляйте, не убивайте, Цыпленки тоже хочут жить. <...> Другой малец, в такой же износившейся, грязной, не по росту большой одежде, подмигнул и широко улыбнулся. <...> Серо-голубые глаза его казались неестественно большими и яркими на замызганной худой мордашке. <...> Коська отступил на шаг, посмотрел недоверчиво: — Ты чего, девчонка, что ли? <...> Коськиным жильем оказался чердак стоявшeго неподалеку от рынка двухэтажного особнячкa. <...> — Нюшка, развалившись на забросанном тряпьем топчане, с наслаждением жевала по-братски разделенный бублик. <...> — Мать родами умерла, отец с германской не вернулся. <...> Отец у меня был граф, а я, значит, графский сын. <...> Долговязый xудой подросток с лотком остановился возле поющих ребят. <...> — К моему бы товару да вашу песенку — мигом все продал бы, — хмыкнул Жердяй. <...> Жердяй помолчал, переминаясь с ноги на ногу, оглянулся по сторонам. <...> Потом поправил лоток и зашагал по Сухаревке, выкрикивая хриплым ломающимся баском: — Папиросы «Лира» — все, что осталось от старого мира! <...> — Не горюй, сиятельство, ты свою маму тоже скоро найдешь, — тихо сказала она, шестым чувством угадав причину Коськиного плохого настроения. <...> Возле одного из особнячков шумная компания рассаживалась по пролеткам: набриолиненные молодые мужчины в светлых летних пальто и лаковых ботинках и девицы, одетые <...>