Зелинский Ф.Ф.
Иннокентий Фёдорович Анненский как филолог-классик
Оригинал здесь - http://annensky.lib.ru/names/zelinsky/zellinsky.htm
Внезапно, со всею непреоборимостью абсурда, смерть похитила у нас человека, которому по
всем человеческим расчетам место еще надолго было в наших рядах. Думаешь об этой смерти - и
невольно хватаешься за последний день предшествовавшей ей жизни, за этот образ здорового, цветущего
и смеющегося И. Ф., точно желая воротить его с места рокового крушения и направить по другой,
безопасной для него и безбольной для его друзей колее.
Это было в понедельник, 30 ноября, на Высших Историко-литературных курсах Н. П. Раева, где
покойный в течение последних полутора лет читал античную словесность, и где мы с ним исправно
встречались по понедельникам в 12 ч., в перерыве между его парой лекций и моей. Мне рассказывали
потом, что он читал в этот день особенно бодро и воодушевленно и потом весело беседовал со
слушательницами, приглашавшими его прийти вечером на их концерт и бал. Да и мне он показался тем
И. Ф., каким я его знал в лучшие моменты его жизни; говорили мы с ним об его курсе, об Еврипиде и в
отдельности об его реферате, который ему предстояло прочесть в тот же вечер в "Обществе классической
филологии" о "Таврической жрице" Еврипида. Затем - моя лекция, а следовательно и прощание. Говорю
ему машинально обычное "до свидания", уже погруженный в свой курс. "Сегодня вечером - не правда
ли?" "Да, конечно" - отвечаю, не подозревая, какое это будет свидание.
К 8 часам в помещении Общества собралось большее против обыкновенного число членов -
сообщения И. Ф. всегда служили особенно лакомой приманкой для обремёненных своим делом и
стесненных во времени педагогов. Среди гостей было и несколько "раичек", отчасти в бальных нарядах в
ввиду предстоящего, пocле серьезного заседания, веселого праздника в Благородном собрании; было бы
и больше, кабы не совпадение с этим самым праздником. Но где же сам референт? Ждем четверть часа,
затем еще четверть; живет он в Царском Селе - уж не к поезду ли опоздал?.. Предоставляем слово
второму референту, в надежде, что во время его коротенького доклада первый подоспеет... Нет, он все не
показывается; зато во время чтения сторож вызывает секретаря к телефону, секретарь подает
председателю какую-то записку; всё это делается тихо и по возможности незаметно, чтобы не мешать
докладчику, но, разумеется, все это тем не менее замечается и усиливает напряжённость ожидания.
Доклад кончен; председатель читает доставленную ему записку: "В Царскосельском вокзале внезапно
скончался неизвестный господин, который, будучи доставлен в Обуховскую больницу, был опознан как
И. Ф. Анненский. Ошибка возможна, но мало вероятна".
Заседание закрывается.
Быстрые, полусознательные прощания; в голове какой-то тупой протест, бесконечно повторяемое
"невозможно, невозможно!"; давление абсурда, усугубляемое тяжелым морозом петербургской зимней
ночи; и больше ничего, на всем длинном пути, кроме этой внутренней и внешней тяжести, этого
внутреннего и внешнего холода. И вот оно, наконец, это мрачное здание Обуховской больницы, тяжелое
и холодное, как и все прочее. Голые стены приемного покоя, деревянные скамьи; и на одной из них... нет,
теперь ошибка уже невозможна.
Но что это за чудное, ласковое, одухотворенное лицо! Как оно приковывает взор, как побеждает
тяжесть и холод всей обстановки этого унылого участка смерти! Не верится, что он умер; он как бы спит,
и притом здоровым, спокойным сном. Так и видно, что последняя минута этой прекрасной жизни была
безбольной, что враг человечества побоялся слишком грубым прикосновением нарушить гармонию этих
тонких, прекрасных черт.
"Сияющая недвижность" чела, окаймленного черными, молодыми волосами; глаза как бы
нарочно закрытые, чтобы заслонить завесою век внутреннюю работу мысли от вторжения
действительности; мягкое выражение как бы готовых улыбнуться губ...
Вспоминается античная euthanasia; вспоминается желание еврипидовой героини euschemos
thanein, "благообразно умереть". Конечно, это не может нас примирить с абсурдом смерти - тут никакое
примирение немыслимо - но может заставить хоть на минуту о нем забыть.
II
Да простит мне читатель эти строки, навеянные личными воспоминаниями. Я написал их не для
Стр.1