Глава 11. Частная и семейная жизнь Льва Николаевича в начале 70-х годов
В четвертый раз мы возвращаемся к этому богатому по деятельности и напряженной энергии
периоду жизни Л. Н-ча в 70-х годах, чтобы дополнить ее описанием различных мелких фактов личной и
семейной жизни Л. Н-ча. Мы выделяем их в особую главу, так как эти факты могли бы нарушить
изложение тех главных событий в жизни Л. Н-ча, которым посвящены предыдущие главы этого периода.
Перед нами протекут сами по себе неважные, малозначительные факты из жизни Льва Н-ча, но которые
мы не находим возможным упустить, так как они создают общую картину его семенной жизни, той
среды, в которой он жил, и подготовляют переход его к жизни в новой области его сознания.
Семейная жизнь Л. Н-ча именно в 70-х годах достигла своей определенной формы. В 60-х годах
она еще не успела установиться. Детский вопрос еще только назревал, а все духовные интересы,
оставшиеся свободными от удовлетворения первыми семейными радостями, поглощались гигантской
работой над "Войной и миром".
К началу же 70-х годов назрел вопрос воспитания детей, литературные работы уже не поглощали
его так без остатка, как прежде, и семейно-хозяйственные интересы и связанные с ними заботы и
хлопоты создали целую новую область отношений. В конце 70-х годов во Л. Н-че снова подымаются
прежние вопросы, мучившие его еще до женитьбы, его внутренняя жизнь приближается к кризису,
семейная жизнь надламывается, и 80-ые годы уже не представят нам той целости и гармонии в жизни его
семьи.
Вот почему мы дольше, подробнее останавливаемся на этой эпохе. Она даст нам факты, которые
больше не могут повториться.
В мае 1870 года Л. Н-ч писал Фету:
"Я получил ваше письмо, любезный друг Афанасий Афанасьевич, возвращаясь потный с работы,
с топором и заступом, следовательно, за тысячу верст от всего искусственного и в особенности от
нашего дела. Развернув письмо, я первое прочитал стихотворение, и у меня защипало в носу; я пришел к
жене и хотел прочесть, но не мог от слез умиления. Стихотворение - одно из тех редких, от которых ни
слова прибавить, убавить или изменить нельзя, оно живое само и прелестно. Оно так хорошо, что мне
кажется, это не случайное стихотворение, а что это первая струя давно задержанного потока. Грустно
подумать, что после того впечатления, которое произвело на меня это стихотворение, оно будет
напечатано на бумаге в каком-нибудь "Вестнике", и его будут судить С-ны и скажут: "А Фет все-таки
мило пишет".
"Ты нежная..." Да и все прелестно. Я не знаю у вас лучшего. Прелестно все. Я только что
отслужил неделю присяжным, и было очень, очень для меня интересно и поучительно.
Вы спрашиваете моего мнения о стихотворении, но ведь я знаю то счастье, которое оно вам дало
сознанием того, что оно прекрасно, и что оно вылезло все-таки из вас, что оно - вы. Прощайте, до
свиданья".
Летом 70-го года началась франко-прусская бойня. Мы знаем, что Л. Н-ч живо интересовался
событиями войны, сочувствовал французам и был убежден в их победе. Ненависть к прусскому
милитаризму давала и тут себя знать.
Мы упоминали уже, что зимой 70-71-го года он с увлечением занимался изучением греческого
языка и, расстроив свое здоровье, должен был предпринять поездку на кумыс.
Увеличение семьи потребовало, наконец, расширения дома. В конце 1871-го года была сделана к
дому пристройка, которая составляет теперь наверху яснополянского дома залу, а внизу - прихожую и
библиотеку. Окончание этой пристройки было отпраздновано на рождественских праздниках съездом
родных и гостей и ознаменовалось маскарадом, в котором принимал участие и сам Л. Н-ч. В общество
гостей явились внезапно ряженые: вожатый с двумя медведями и козой. Вожатым был Дм. Ал. Дьяков,
медведями - Иславин и родственник Толстой, а козой, к общему удивлению и восторгу, - сам Лев
Николаевич.
Начало 1872 года застает Л. Н-ча в грустном, но глубоко серьезном настроении. Вот одно из
замечательнейших его писем к Фету, выражающих с необыкновенною ясностью его психологический
момент, его ищущую, но еще не просветленную душу, сильную своей правдивостью, не боящеюся
называть вещи своими именами:
"Уж несколько дней, как получил ваше милое и грустное письмо и только нынче собрался
ответить.
Грустное, потому что вы пишете - Тютчев умирает, слух, что Тургенев умер, и про себя говорите,
что машина стирается и хотите спокойно думать о нирване. Пожалуйста, известите поскорее, фальшивая
ли это была тревога. Надеюсь, что да, и что вы без Марьи Петровны маленькие признаки приняли за
Стр.1