Людвиг Тик
Белокурый Экберт
Перевод Александрa АрдалионовичaШишкова
В одном из уголков Гарца жил рыцарь, которого обыкновенно звали Белокурым Экбертом. Он
был лет сорока или около того, невысокого роста, короткие светлые волосы, густые и гладкие, обрамляли
его бледное лицо со впалыми щеками. Он жил очень тихо, никогда не вмешивался в распри соседей и
редко появлялся за стенами своего небольшого замка.Жена его столь же любила уединение, оба были
сердечно привязаны друг к другу и только о том горевали, что бог не благословил их брака детьми.
Гости редко бывали у Экберта, а если и бывали, то ради них не делалось почти никаких
изменений в обычном течении его жизни, умеренность господствовала в доме, где, казалось, сама
бережливость правила всем. Экберт только тогда бывал весел и бодр, когда оставался один, в нем
замечали какую-то замкнутость, какую-то тихую, сдержанную меланхолию. Чаще всех приходил в замок
Филипп Вальтер, человек, к которому Экберт был душевно привязан, находя образ мыслей его весьма
сходным со своим. Вальтер жил по-настоящему во Франконии, но иногда по полугоду и более проводил
в окрестностях замка Экберта, где собирал травы и камни и приводил их в порядок; у него было
небольшое состояние, и он ни от кого не зависел. Экберт нередко сопровождал Вальтера в его
уединенных прогулках, и взаимная дружба их крепла с каждым годом.
Бывают минуты, когда нам мучительно иметь тайну от друга, даже такую, которую прежде
тщательно старались скрыть; душа чувствует тогда неопреодолимое влечение вполне открыться
близкому человеку, посвятить его в свое самое сокровенное и тем сильнее привязать его. В такие
мгновенья взаимно узнают друг друга чуткие души, и нередко случается, что один вдруг отступает в
страхе перед приязнью другого.
Туманным осенним вечером Экберт сидел с женою и другом у пылающего камина. Пламя ярко
освещало комнату, играя на потолке, сквозь окна глядела темная ночь. Деревья на дворе стряхивали с
себя холодную влагу. Вальтер жаловался, что ему далеко возвращаться, и Экберт предложил ему
остаться у него, чтобы провести часть ночи в откровенной беседе и отдохнуть затем до утра в одной из
комнат замка. Вальтер согласился, подали вина, ужин, подложили дров, и разговор друзей стал живее и
откровеннее.
После ужина, когда слуги убрали со стола и удалились, Экберт взял Вальтера за руку и сказал:
-- Друг мой, не угодно ли вам выслушать рассказ моей жены о ее приключениях в молодости,
которые довольно странны.
-- Очень рад, -- отвечал Вальтер, и все трое придвинулись к камину.
Это было ровно в полночь, месяц то прятался, то вновь выглядывал из-за бегущих облаков.
-- Не сочтите меня навязчивой, -- начала Берта, -- муж мой говорит -- ваш образ мыслей так
благороден, что несправедливо было бы что-либо таить от вас. Только, как ни странен будет рассказ мой,
не примите его за сказку.
Я родилась в деревне, отец мой был бедный пастух. Хозяйство родителей моих было незавидное,
часто они не знали даже, где им достать хлеба. Но более всего меня огорчало то, что нужда вызывала
частые раздоры между отцом и матерью и была причиной горьких взаимных упреков. Кроме того, они
говорили беспрестанно, что я простоватое, глупое дитя, неспособное к самой пустячной работе, и точно,
я была до крайности неловкой и беспомощной, все у меня валилось из рук, я не училась ни шить, ни
прясть, ничем не могла помочь в хозяйстве, и только нужду моих родителей я понимала очень хорошо.
Часто, сидя в углу, мечтала я о том, как бы я стала помогать им, если бы вдруг разбогатела, как бы
осыпала их серебром и золотом и как наслаждалась бы их удивлением; вокруг меня носились духи, они
показывали мне подземные сокровища или дарили мне булыжники, превращавшиеся затем в
драгоценные камни; одним словом, меня занимали самые необыкновенные фантазии, и, когда мне
приходилось встать, чтобы помочь матери или отнести что-нибудь, я становилась еще более неловкой,
потому что голова моя кружилась от разных бредней.
Отец всегда был зол на меня за то, что я была в хозяйстве бесполезным бременем; иногда он даже
обходился со мной жестоко, и редко удавалось мне слышать от него ласковое слово. Так мне
исполнилось восемь лет, И тогда стали не на шутку думать, как бы научить меня чему-нибудь. Отец
полагал, что я поступаю так из упрямства и лености, из любви к праздности, короче говоря, он стал
стращать меня угрозами; но так как они оказались бесплодными, то он наказал меня жесточайшим
образом, приговаривая, что побои будут возобновляться каждый день, потому что я ни к чему не годная
бездельница.
Стр.1