И.И. Панаев. Раздел имения
Отрывок
(Из записок благонамеренного человека)
I
...Когда я подъезжал к своей деревне, вечер был ясный и тихий, а воздух
растворен благоуханием, точно весною. По мере приближения моего к моему наследию
мне все становилось приятнее, и даже лошадки мои стали пободрее: видно, они,
сердечные, почуяли близость стойла. Доброй рысцой бежали они по узенькой гладкой
проселочной дороге; пристяжные извивались в кольца и мордами задевали
наливавшиеся колосья ржи и ячменя. Тот год был отменно урожайный. Любо было
смотреть на полосатую степь, засеянную хлебами: рожь сияла, как золото, а
подымалась в рост человеческий; ячмени же еще зеленые, но такие тучные, что в
иных местах полегли от тяжести колосьев, а между ними красные полосы гречихи,
покрытые сверху серебряными цветочками. Овсы были, правда, в тот год немного
плоховаты. "Ну, да не все же вдруг, -- подумал я, -- и за то, что есть, надобно
благодарить бога: все мы зависим от его правосудной воли. Он нас награждает, он
и лишает нас, а ропот -- есть грех..." Вот он, деревянный домик, немного
нагнувшийся на одну сторону от ветхости, -- место моего рождения; вот роща за
этим домиком -- место моих детских забав; вот речка Утка. Утка! Утка! в душный
летний день я, бывало, купался в водах твоих! по твоей гладкой поверхности
спускал кораблики! А этот густой восьмидесятилетний вяз перед домом... Господи!
у меня так и забилось сердце, так и закапали слезы. Кибитка остановилась у
подъезда, и я перекрестился.
Если бы обладал я самым бойким и красноречивым пером, и тогда не мог бы описать
того, что почувствовал, войдя в комнаты, особенно в спальню матушки, где
оставалось все, как было при ней. В углу старинный большой киот, и в нем образа
в почерневших от копоти старинных ризах с каменьями; и перед каждым образом
свеча желтого воска; диван работы домашнего столяра нашего, обитый ситцем с
изображением памятника Минину и Пожарскому; шкап со стеклами, в котором стояли
никогда не употреблявшиеся парадные чашки; круглое зеркало с голубем наверху...
Воспоминание охватило меня со всех сторон; но к приятности, ощущаемой мною,
присоединилась грусть, потому что я в первый раз вполне постигнул невыгоду
одиночества и то, что дом без хозяйки все равно, что тело без души. Пыль густым
слоем покрывала мебель, а паутина висела около зеркала и киота.
В некотором волнении я вышел из дома прямо в рощу. Здесь каждое дерево, каждый
куст были мне знакомы. Эта береза посажена дедушкой, этот клен -- батюшкой, а
этот куст -- матушкой. Под этою сосною батюшка очень строго меня наказывал, за
что матушка очень рассердилась на него; за этими кустами барбариса я прятался от
своей няньки, которая оглашала всю рощу своими криками, зовя меня к маменьке
учиться. "Отчего все прошедшее имеет такую необыкновенную приятность?" -подумал
я.
Через два дня соседи мои узнали о моем приезде, а на третий день утром приехал
ко мне врач нашего уездного города. Он был человек моих лет, из немцев, впрочем,
только по имени и по фамилии, а по манерам и по всему нельзя было отличить его
от нашего брата русского; рост имел средний, волосы темно-русые и карие глаза,
которых зрачки бегали из стороны в сторону с неимоверною, можно сказать,
быстротою, что всегда поражало меня в его физиономии.
О свойствах души его в то время я еще не знал ничего положительного; несмотря на
то, мне казалось, что он человек кроткий и услужливый, почему я и принял его с
изъявлением непритворного удовольствия. Обменявшись приветствиями, мы сели друг
против друга.
-- Что новенького, Христиан Францевич, в нашем уезде? -- спросил я его.
Он вынул из кармана табакерку и предложил мне понюхать табаку.
-- Новенького-с?.. Да. Старичка-то Коробова знавали вы али нет? Добрая был душа
покойник! мы все по воскресеньям у него обедывали: я, исправник, судья и все
наши. Бывало, тотчас после обедни и шлет за нами...
-- Очень знал. Пользовался ихним вниманием. Ну, скажите, бога ради, что
Стр.1