Впрочем, теперь я и без нее мог увидеть собственными глазами
эту новость, то есть грязные босые ноги, выставлявшиеся из-под ветхого навеса, в котором канатчик
складывал свою паклю и веревки. <...> Меня всегда возмущало это нахальное любопытство
уличной толпы в таких случаях, а теперь в особенности, потому что мне казалось, что канатчик почти
принадлежал мне, как собрат по профессии. <...> Одним словом, канатчик точно нарочно повесился именно в это утро,
чтобы поссорившиеся накануне супруги помирились... <...> -- И хорошо сделал этот канатчик, черт возьми! -- слышался голос мужа. <...> Но старичок улыбнулся самым веселым образом и даже
лукаво подмигнул мне, когда, как-то по-театральному, прочитал мне свою рекомендацию:
-- Порфир Порфирыч Селезнев, литератор из мелкотравчатых... <...> ..
Порфир Порфирыч посмотрел на меня непонимающим взглядом, быстро опустился на мой стул у
письменного стола и торопливо забормотал:
-- Понимаю, понимаю... молодая гордость! <...> И
притом какая деликатность: пусть теперь другие вьют эту проклятую веревку... хе-хе! <...> Знаете, как сказано у Гафиза: "Пустыня льву, лес птице и кабак Гафизу"... хе-хе! <...> Ближе всех сидел шестифутовый хохол
Гришук, студент лесного института, рядом с ним седой старик с военной выправкой -- полковник Фрей,
напротив него Молодин, юркий блондин с окладистой бородкой и пенсне. <...> -- Тоже Попов, а попросту -- Пепко, -- сам отрекомендовался он, протягивая длинную сырую
руку. <...> Мне почему-то показалось, что из всей "академии" только этот Пепко отнесся ко мне с какой-то
скрытой враждебностью, и я почувствовал себя неловко. <...> Вот молчаливый Фрей с его английской коротенькой
трубочкой. <...> Кто он такой, как попал в газетное колесо, почему
полковник и почему Фрей -- я так и не узнал, хотя имел впоследствии с ним постоянно дело. <...> Хохол
Гришук был настоящий хохол -- добродушный, ленивый, лукавый по-хохлацки и очень слабый до
горилки. <...> Я
сейчас смотрю на Пепку и вижу его совсем другим <...>
Черты_из_жизни_Пепко.pdf
Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк
Черты из жизни Пепко
Роман
---------------------------------------------------------------------------------------------Д.Н.Мамин-Сибиряк.
Собр.соч.в 8 томах. Том 7. --М.: Худ.лит., 1955
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 5 августа 2003 года
---------------------------------------------------------------------------------------------I
Стояло
хмурое осеннее петербургское утро. Я провел скверную ночь и на лекции не пошел. Вопервых,
опоздал, а во-вторых, нужно было доканчивать седьмую главу третьей части первого моего
романа. Кто пробовал писать роман, тот поймет, насколько последняя причина была уважительна.
Прежде чем приняться за работу, я долго ходил по комнате, обдумывая какую-то сцену и останавливаясь
у единственного окна, выходившего на улицу. Это окно было моим пробным пунктом, точно каждая
трудная мысль сама останавливалась у него. Может быть, это было инстинктивным тяготением к свету,
которого так мало отпущено Петербургу. Окно хотя и выходило на улицу, но открывавшийся из него вид
не представлял собой ничего интересного. Просто пустырь, занятый бесконечными грядами капусты.
Таких пустырей в глубине Петербургской стороны и сейчас достаточно, а двадцать лет тому назад их
было еще больше. Мой пустырь до некоторой степени оживлялся только канатчиком, который, как паук
паутину, целые дни вытягивал свои веревки. Я уже привык к этому неизвестному мне человеку и,
подходя к окну, прежде всего отыскивал его глазами. У меня плелась своя паутина, а у него -- своя.
Обыкновенно моя улица целый день оставалась пустынной -- в этом заключалось ее главное
достоинство. Но в описываемое утро я был удивлен поднявшимся на ней движением. Под моим окном
раздавался торопливый топот невидимых ног, громкий говор -- вообще происходила какая-то суматоха.
Дело разъяснилось, когда в дверях моей комнаты показалась голова чухонской девицы Лизы, отвечавшей
за горничную и кухарку, и проговорила:
-- Она повесилась...
Меня удивило то, что Лиза улыбалась, хотя это и делалось из вежливости к жильцу. Затем, она
была так счастлива, что успела первой сообщить мне взволновавшую всю улицу новость.
-- Кто повесился?
-- Вировка весилась...
Репертуар русских слов у Лизы находился в несоответствии с пожиравшей ее жаждой рассказать
мне новость, и свое объяснение она закончила при помощи рук. Я понял, наконец, кто повесился, и
успокоенная чухонская девица скрылась. Впрочем, теперь я и без нее мог увидеть собственными глазами
эту новость, то есть грязные босые ноги, выставлявшиеся из-под ветхого навеса, в котором канатчик
складывал свою паклю и веревки. Толпа прибывала с удивительной быстротой, -- откуда только бралось
столько народа в пустынной улице. Стремглав летели босоногие "сапожные" мальчишки, портняжки,
горничные, какие-то подозрительные бабы, разные "отставные", которыми по преимуществу населена
Петербургская сторона, и просто "жильцы". Сначала толпа хлынула было в огород, но явившиеся на
место действия два городовых выгнали любопытных обратно на улицу, и благодаря этому
обстоятельству я из своего бельэтажа мог отлично видеть нижнюю часть неподвижно висевшего в
сарайчике мертвого тела канатчика. Чухонка Лиза уже три раза вихрем пронеслась по улице взад и
вперед, собирая на лету последние известия, чтобы сейчас же разнести их с проворством обезьяны по
всем трем этажам нашего деревянного домика. Меня всегда возмущало это нахальное любопытство
уличной толпы в таких случаях, а теперь в особенности, потому что мне казалось, что канатчик почти
принадлежал мне, как собрат по профессии.
Главным неудобством моей комнаты было то, что она отделялась от хозяйской половины очень
тонкой дощатой стенкой, и слышно было каждое слово, которое говорилось по обе ее стороны.
Благодаря этому обстоятельству я в течение какого-нибудь месяца до тонкости узнал всю жизнь моих
Стр.1