Луначарский А. В. Н. В. Гоголь // Н. В. Гоголь в русской критике: Сб. ст. --М.: Гос. издат. худож.
лит. -- 1953. -- С. 601--610.
http://feb-web.ru/feb/gogol/critics/grk/grk26012.htm
Н. В. ГОГОЛЬ1
Страшная судьба Гоголя. Вообще трудно себе представить во всей истории русской литературы
более трагический образ. Его острый черный силуэт тем более ранит, что ведь одновременно с этим
Гоголь -- царь русского смеха.
Несмотря на то, что при малейшем усилии памяти в вашем мозгу возникают сотни комических
положений, карикатурных фигур и физиономий, уморительных словечек, все же крайне трудно, мне по
крайней мере, представить себе веселого Гоголя.
Конечно, над его остроумием хохотала вся читающая Русь, от наборщиков, у которых шрифт
валился из рук от смеха,2 до Пушкина, и продолжает хохотать сейчас в лице каждого нового ученика
школы первой ступени, у которого расплываются губки над книжкой Николая Васильевича.
Опираясь на портрет, стараешься представить себе украинца с узкими, смеющимися, орехового
цвета, искрящимися лукавством и наблюдательностью глазами, с обильными, тщательно причесанными
волосами, полного своеобразной самоуверенности, готового подчас на хлестаковские выходки, вечно
впитывающего в себя все курьезное и перерабатывающего этот материал в бессмертный смех.
И никак не можешь удержать перед собою этого образа. Он заслоняется вновь другим Гоголем:
желтым, худым, как скелет, обтянутый кожей, с неестественно вытянутым носом, с потухшими глазами,
согбенным, угловатым, бесконечно скорбным, убитым, задумчивым, движением руки бросающим лист за
листом свою рукопись в огонь, помешивающим щипцами, в то время как лицо его странно озаряется
пожирающим его душу при виде этих листочков огнем, который играет в глазах, потускневших, ушедших
в себя и переставших даже быть печальными от бесконечной муки.
Конечно, с самого начала в Гоголе было много противоречий, с самого начала душа его была
богата элементами мучительными.
Мы знаем, например, что он был болезненно, почти отвратительно честолюбив. Ум его был занят
грандиозными мечтами, граничащими с манией и иногда делавшими его каким-то гениальным
Недопискиным. Это честолюбие заставляло его все время браться за разрешение проблем, абсолютно не
бывших ему по плечу. И свою болезненную развязность он сам распял потом не только со смехом, но и с
внутренним страхом и раздражением в фигуре Хлестакова.
Это непомерное честолюбие, ревнивое и подозрительное, легко получало раны. Горестное
положение "русского сочинителя" усугубляло такие возможности. Не будь даже в Гоголе этих
хлестаковских замашек, то и тогда самолюбию его жизнь нанесла бы железные щелчки. А при
своеобразном сдержанном "империализме" его щелчков таких приходилось переживать очень много. И
тут вырисовывалась другая сторона Гоголя-Хлестакова -- его огромная неуверенность в себе.
Это ведь часто бывает: много внешнего апломба, большие запросы, грандиозные мечты, и за всем
этим, рядом со всем этим, целая пропасть робости, робости провинциала, робости человека, у которого
никогда не ладилась половая жизнь, робости, подчас повергавшей Гоголя в настоящую одичалость и
грубую замкнутость.
Вероятно, часто бывало, что вспенившиеся порывы Гоголя, его волшебные постройки распадались
от какого-нибудь толчка. Тогда он угасал весь, фейерверк портился, он становился похожим на какую-то
мокрую ворону, забившуюся в угол и пугливо насупившуюся.3
Кто же не знает теперь, что Гоголь был романтик и вместе с тем натуралист. Его положительные
типы даже в сказочных его произведениях всегда трафаретны и лубочны; например: знаменитые описания
его, припомним хотя бы "Днепр", не имеют ничего общего с действительностью и сбиваются на
велеречивые фразы.4
Это не значит конечно, чтобы Гоголь-романтик был вообще слаб. Нисколько. Навеки и для всех
живут в его произведениях многие поверья украинского народа, навеки и для всех созданы им сказки, то
неудержимо смешные, то непобедимо страшные. И просто выбросить Гоголя-романтика и просто сказать,
что живым и интересным он становится только тогда, когда опирается на конкретные, материальные рожи
и сцены из помещичьей Печенегии, конечно нельзя.
Удовлетворяла ли романтика Гоголя какую-нибудь сторону его души? Конечно, это не было
случайно, это не было какое-нибудь постороннее влияние, скажем, Гофмана или других. Романтика и
фантастика Гоголя были совершенно законным плодом его природы.
Стр.1