Александр Иванович Куприн
Листригоны
Текст сверен с изданием: А. И. Куприн. Собрание сочинений в 9 томах. Том 5. М.: Худ.
литература, 1972. С. 278 --320.
I
Тишина
В конце октября или в начале ноября Балаклава - этот оригинальнейший уголок пестрой русской
империи - начинает жить своеобразной жизнью. Дни еще теплы и по-осеннему ласковы, но по ночам
стоят холода, и земля гулко звенит под ногами. Последние курортные гости потянулись в Севастополь со
своими узлами, чемоданами, корзинами, баулами, золотушными детьми и декадентскими девицами. Как
воспоминание о гостях, остались только виноградные ошкурки, которые, в видах своего драгоценного
здоровья, разбросали больные повсюду - на набережной и по узким улицам - в противном изобилии, да
еще тот бумажный сор в виде окурков, клочков писем и газет, что всегда остается после дачников.
И сразу в Балаклаве становится просторно, свежо, уютно и по-домашнему деловито, точно в
комнатах после отъезда нашумевших, накуривших, насоривших непрошеных гостей. Выползает на улицу
исконное, древнегреческое население, до сих пор прятавшееся по каким-то щелям и задним каморкам.
На набережной, поперек ее, во всю ширину, расстилаются сети. На грубых камнях мостовой они
кажутся нежными и тонкими, как паутина, а рыбаки ползают по ним на четвереньках, подобно большим
черным паукам, сплетающим разорванную воздушную западню. Другие сучат бечевку на белугу и на
камбалу и для этого с серьезным, деловитым видом бегают взад и вперед по мостовой с веревкой через
плечи, беспрерывно суча перед собой клубок ниток.
Атаманы баркасов оттачивают белужьи крючки - иступившиеся медные крючки, на которые, по
рыбачьему поверью, рыба идет гораздо охотнее, чем на современные, английские, стальные. На той
стороне залива конопатят, смолят и красят лодки, перевернутые вверх килем.
У каменных колодцев, где беспрерывно тонкой струйкой бежит и лепечет вода, подолгу, часами,
судачат о своих маленьких хозяйских делах худые, темнолицые, большеглазые, длинноносые гречанки,
так странно и трогательно похожие на изображение богородицы на старинных византийских иконах.
И все это совершается неторопливо, по-домашнему, по-соседски, с вековечной привычной
ловкостью и красотой, под нежарким осенним солнцем на берегах синего, веселого залива, под ясным
осенним небом, которое спокойно лежит над развалиной покатых плешивых гор, окаймляющих залив.
О дачниках нет и помину. Их точно и не было. Два-три хороших дождя - и смыта с улиц последняя
память о них. И все это бестолковое и суетливое лето с духовой музыкой по вечерам, и с пылью от
дамских юбок, и с жалким флиртом, и спорами на политические темы - все становится далеким и забытым
сном. Весь интерес рыбачьего поселка теперь сосредоточен только на рыбе.
В кофейнях у Ивана Юрьича и у Ивана Адамовича под стук костяшек домино рыбаки собираются
в артели; избирается атаман. Разговор идет о паях, о половинках паев, о сетях, о крючках, о наживке, о
макрели, о кефали, о лобане, о камсе и султанке, о камбале, белуге и морском петухе. В девять часов весь
город погружается в глубокий сон.
Нигде во всей России, - а я порядочно ее изъездил по всем направлениям, - нигде я не слушал
такой глубокой, полной, совершенной тишины, как в Балаклаве.
Выходишь на балкон - и весь поглощаешься мраком и молчанием. Черное небо, черная вода в
заливе, черные горы. Вода так густа, так тяжела и так спокойна, что звезды отражаются в ней, не рябясь и
не мигая. Тишина не нарушается ни одним звуком человеческого жилья. Изредка, раз в минуту, едва
расслышишь, как хлюпнет маленькая волна о камень набережной. И этот одинокий, мелодичный звук еще
больше углубляет, еще больше настораживает тишину. Слышишь, как размеренными толчками шумит
кровь у тебя в ушах. Скрипнула лодка на своем канате. И опять тихо. Чувствуешь, как ночь и молчание
слились в одном черном объятии.
Гляжу налево, туда, где узкое горло залива исчезает, сузившись между двумя горами.
Там лежит длинная, пологая гора, увенчанная старыми развалинами. Если приглядишься
Стр.1