Александр Иванович Куприн
По заказу
Рассказ
Текст сверен с изданием: А. И. Куприн. Собрание сочинений в 9 томах. Том 3. М.: Худ.
литература, 1971. С. 122 - 132.
Илья Платонович Арефьев, фельетонист распространенной газеты, ходит по своему кабинету,-- от
угла кожаного дивана до этажерки с бюстом сурового Шопенгауэра, задевает руками и ногами за спинки
стульев и сердится. С ним случилось то, что называется у игроков метким словечком: "заколодило". Уже
больше часа ломает он голову и не может выжать из нее ни одной живой строчки, а на приготовленной
для писания бумаге красуются: солдат, стоящий около полосатой будки, лошадиная морда в профиль с
удивленным человеческим глазом и несколько кошек, нарисованных с одного почерка.
Арефьев -- старый газетный волк. Не только юные поэты и почтенные сочинительницы дамских
повестей, но и "наши молодые, подающие надежды беллетристы" не без волнения пробегают четверговые
номера "Русской почты", в которых Илья Платонович, под псевдонимом "графа Альмавивы", производит
еженедельное избиение литературных младенцев. Но эти кровавые расправы не составляют его
специальности. Он одинаково легко пишет о золотой валюте и о символистах, о торговле с Китаем и о
земских начальниках, о новой драме, о марксистах, о бирже, о тюрьмах, об артезианских колодцах -словом,
обо всем, что он слышит в воздухе своим тонким, профессиональным чутьем. Он раньше всех
схватывает на лету, ловит за хвост ту тему, которая еще не сделалась сегодня, но сделается завтра
всеобщей злобой дня, и тотчас же перед его умом, изощренным в сарказме и гиперболе, вырастают с
привычной резкостью смешные, темные и уродливые стороны явления.
До сих пор Илья Платонович не знал никаких технических трудностей своего ремесла. Ему
достаточно было только заинтересоваться и овладеть идеей. Он садился к столу уверенный, что слова
придут сами собой, и они на самом деле приходили к нему, живые, интересные, хлесткие и остроумные,
выливаясь без единой помарки четкими, красивыми строчками на бумагу. Он даже никогда не
перечитывал своих фельетонов, прежде чем отослать их с типографским мальчиком в редакцию.
И вот сегодня случилось что-то непонятное. Один видный литературный кружок предпринял в
пользу детской санатории издание литературного альманаха. При- гласили участвовать и Арефьева,
причем с надлежащей, очень лестной почтительностью дали ему понять, что от него ждут ?чего-нибудь
такого, знаете ли, потеплее, что хорошенько расшевелило бы читателя?... Арефьев охотно дал согласие,
потом, по обыкновению, забыл о нем, и, наконец, вчера, когда ему деликатно напомнили, что из-за его
рассказа задержали печатание книги на два дня, он сделал и последний промах, обещав самым
положительным образом прислать рукопись никак не позже сегодняшнего вечера.
Вернувшись в семь часов вечера домой, он, как и всегда, аккуратно зажег лампу с подвижным
металлическим рефлектором, поставил ее по левую руку от себя, положил перед собою наискось десть
линованной бумаги, даже обмакнул перо в чернильницу -- и вдруг с удивлением почувствовал, что ему не
о чем писать. Дело другого рода, если бы предстояло написать ядовитый зажигательный фельетон. Тем
более что и темы подвертываются самые ходкие. Вот, например, лежит перед Арефьевым последняя
книжка "Литературного приложения", где "наш молодой талантливый поэт" с апломбом выдает за свое
произведение стихи Тютчева, известные публике еще по хрестоматиям. Не менее заманчив отчет о
благотворительном спектакле, устроенном в пользу сирот севастопольских инвалидов, причем чистый
сбор выразился в сумме три рубля семь копеек, а на извозчиков для господ любителей и на угощение их
"чаем" потрачено более трехсот рублей. Но, к сожалению, в обеих темах нет ничего такого, что могло бы
расшевелить читателя и раскрыть его карман в пользу слабогрудых ребятишек.
А между тем Илья Платонович чувствует, что в его душе зашевелился червячок
профессионального самолюбия. Как? Неужели он, Арефьев, не в состоянии написать простого
пасхального рассказа, в то время когда самый захудалый репортер, заведующий обыкновенно бешеными
собаками и буйными извозчиками, уже, наверно, успел стащить в редакцию, пользуясь привилегиями,
существующими для праздничных произведений, какого-нибудь внезапно раскаявшегося ростовщика или
старуху, "мирно засыпающую вечным сном под радостный звон колоколов". Неужели, привыкнув в
продолжение стольких лет вызывать в читателе насмешливые и злобные настроения, он потерял навсегда
способность затрагивать в его сердце чувства милосердия, нежности и тихой радости? Неужели его талант
Стр.1