Александр Иванович Куприн
Ночная смена
Текст сверен с изданием: А. И. Куприн. Собрание сочинений в 9 томах. М.: Худ. литература, 1971.
С. 382 - 404.
В казарме восьмой роты давно окончили вечернюю перекличку и пропели молитву. Уже
одиннадцатый час в начале, но люди не спешат раздеваться. Завтра воскресенье, а в воскресенье все,
кроме должностных, встают часом позже.
Дневальный - Лука Меркулов - только что "заступил на смену". До двух часов пополуночи он
должен не спать, ходить по казарме в шинели, в шапке и со штыком на боку и следить за порядком: за
тем, чтобы не было покраж, чтобы люди не выбегали на двор раздетыми, чтобы в помещение не
проникали посторонние лица. В случае посещения начальства он обязан рапортовать о благополучии и о
всем происшедшем.
Меркулов дневалит не в очередь, а в наказание - за то, что в прошедший понедельник, во время
подготовительных к стрельбе упражнений, его скатанная шинель была обвязана не ременным трынчиком,
который у него украли, а веревочкой. Дневалит он через день вот уже третий раз, и все ему достаются
самые тяжелые ночные часы.
Меркулов плохой фронтовик. Нельзя сказать, чтобы он был ленив и нестарателен. Просто ему не
дается сложное искусство чисто делать ружейные приемы, вытягивать при маршировке вниз носок ноги,
"подаваясь всем корпусом вперед", и в должной степени "затаивать дыхание в момент спуска ударника"
при стрельбе. Тем не менее он известен за солдата серьезного и обстоятельного: в одежде наблюдает
опрятность; сквернословит сравнительно мало; водку пьет только казенную, какую дают по большим
праздникам, а в свободное время медленно и добросовестно тачает сапоги, - не более пары в месяц, но
зато какие сапоги! - огромные, тяжеловесные, не знающие износа меркуловские сапоги.
Лицо у него шершавое, серое, в один тон с шинелью, с оттенком той грязной бледности, которую
придает простым лицам воздух казарм, тюрем и госпиталей. Странное и какое-то неуместное впечатление
производят на меркуловском лице выпуклые глаза удивительно нежного и чистого цвета добрые, детские
и до того ясные, что они кажутся сияющими. Губы у Меркулова простодушные, толстые, особенно
верхняя, над которой точно прилизан редкий бурый пушок.
В казарме гомон. Четыре длинных, сквозных комнаты еле освещены коптящим красноватым
светом четырех жестяных ночников, висящих в каждом взводе у стены ручкой на гвоздике. Посередине
комнат тянутся в два ряда сплошные нары, покрытые сверху сенниками. Стены выбелены известкой, а
снизу выкрашены коричневой масляной краской. Вдоль стен стоят в длинных деревянных стойках
красивыми, стройными рядами ружья; над ними висят в рамках олеографии и гравюры, изображающие в
грубом, наглядном виде всю солдатскую науку.
Меркулов медленно ходит из взвода в взвод. Ему скучно, хочется спать, и он чувствует зависть ко
всем этим людям, которые копошатся, галдят и хохочут в тяжелой мгле казармы. У всех у них впереди так
много часов сна, что они не боятся отнять у него несколько минут. Но всего томительнее, всего
неприятнее - сознание, что через полчаса вся рота замолкнет, уснет, и только Меркулов остается
бодрствовать - тоскующий и забытый, одинокий среди ста человек, перенесенных какою-то нездешней,
таинственной силой в неведомый мир.
Во втором взводе тесно сбились в кучу около десяти или двенадцати солдатиков. Они так близко
расселись и разлеглись друг возле друга на нарах, что сразу не разберешь, к каким головам и спинам
принадлежат какие руки и ноги. В двух-трех местах то и дело вспыхивают красные огоньки "цигарок". В
самой середине сидит, поджав под себя ноги, старый солдат Замошников, - "дядька Замошников", как его
называет вся рота. Замошников маленький, худой, подвижной солдатик, общий любимец, запевала и
добровольный увеселитель. Мерно покачиваясь взад и вперед и потирая колени ладонями, он
рассказывает сказку, держась все время пониженного, медленного и как будто бы недоумевающего тона.
Его слушают в сосредоточенном молчании. Изредка один из присутствующих, захваченный интересом
рассказа, вдруг вставит, не вытерпев, торопливое, восхищенно-ругательное восклицание.
Меркулов останавливается подле кучки и равнодушно прислушивается.
- И посылает этта ему турецкий салтан большущую бочку мака и пишет ему письмо: "Ваше
приасхадительство, славный и храбрый генерал Скобелев! Даю я тебе три дня и три ночи строку, чтобы
ты пересчитал весь этот мак до единого зерна. И сколько, значит, ты зерен насчитаешь, столько у меня в
Стр.1