Александр Иванович Куприн
Психея
Текст сверен с изданием: А. И. Куприн. Собрание сочинений в 9 томах. М.: Худ. литература, 1970.
Том 1. Стр. 119 - 135.
23-го ноября. Мне каждый мог бы задать очень простой вопрос: для чего я опять принялся за
дневник, который начал и бросил лет пять тому назад? И в самом деле, нет ничего смешнее мысли писать
дневники и автобиографии. Во-первых, смешно уже то, что у всех у них одинаковое начало: первым
долгом сочинитель всеми святыми божится, что пишет не для публики, а исключительно для своего
личного удовольствия. Для того, чтобы я, мол, уже будучи маститым старцем, убеленным сединами и
окруженным толпою розовых малюток, мог опять пережить и перечувствовать то, что чувствовал некогда
цветущим юношей, и чтобы одинокая слеза воспоминания... или как это обыкновенно пишут в этих
случаях? И начинает гарцевать и рисоваться, да еще по дороге к этим почтенным сединам он тридцать раз
перечитывает свои воспоминания, никому, кроме него, не интересные, и перечитывает непременно
какому-нибудь застенчивому и воздушному провинциальному созданию, которое будет трепетать от
наплыва неизведанных ощущений и потихоньку до слез зевать в платок. Как это, ей-богу, гадко, что
самые умные люди готовы смаковать свои личные мелочно-интимные ощущеньица и находить в них
особенный вкус и толк!
Что касается меня, то дневник этот мне чрезвычайно важен, и читать я его никому уже, конечно,
не буду.
Сегодня доктор сказал мне, что при том образе жизни, который я веду последние три года, то есть
при постоянных голодовках, бессонницах и непосильной, почти лошадиной работе, у меня может
произойти переутомление нервной системы. Как этот модный доктор ни миндальничал за мои кровные
пять рублей (он даже советовал мне в Крым ехать для развлечения, а мне не на что калош себе купить!),
однако я очень хорошо понял, что мне грозит сумасшествие. Тем более, что все мои почтенные предки
были страстными алкоголиками и безумцами. В эту тетрадь я буду записывать все свои мыслишки до тех
пор, пока не замечу уже слишком явных несообразностей. А тогда... Тогда либо в больницу, либо, если
хватит воли, пулю в лоб.
26-го ноября. Чья это несправедливость? Я безусловно обладаю сильным и оригинальным
талантом; перед собой-то мне уж рисоваться незачем. В этом убеждении меня укрепляет, конечно, не
золотая медаль, присужденная мне академическим советом, с которым я имею основание расходиться во
взглядах на искусство, и не отзывы газетных критиков. Я уже не мальчик и умею оценить все это по
достоинству, потому что "людская честь бессмысленна, как сон". Но я чувствую в себе присутствие
мощного, напряженного творчества, взгляд мой быстро и точно улавливает мельчайшие детали
предметов; наконец, мне никогда еще не приходилось насиловать своего воображения, чем так страдают
художники в погоне за темами. Исполинские мысли, одна другой смелее и оригинальнее, так
переполняют мою голову, что мне иногда становится за нее страшно. Но, что всего важнее, я во время
процесса творчества, точно в религиозном экстазе, ощутительно познаю в себе сладкое присутствие моего
неведомого бога. Голова моя пылает, по спине бегают холодные волны, волосы мерзнут и шевелятся на
голове, дух мой ликует. А насмешливая судьба, точно нарочно, поставила меня в грустную
невозможность воплотить до конца хоть один из этих дорогих мучительных образов. Погоня за куском
насущного хлеба несовместима со свободным творчеством! Приходится с опасностью для жизни и
рассудка лавировать между мечтами и славой и перспективой голодной смерти. Голод -- самая плохая
пища для вдохновения. Но ведь не могу же я с моим неудержимым полетом фантазии, с тем внутренним
кипением, которое меня изнуряет, не могу же я сделаться писарем или сапожником!!
27-го ноября. Сегодня как раз я окончил двенадцатого Пушкина. Я так наловчился их лепить, что
могу работать с закрытыми глазами, и все они похожи один на другого, как близнецы. Пушкиных теперь
охотно разбирают, по случаю какого-то пятидесятилетия, но хозяин магазина, куда я поставляю статуэтки,
недоволен моей работой. "У вас, -- говорит он сурово, -- нет совсем разнообразия, нам нужны разные
серии. У публики пестрые вкусы".
Меня иногда схватывает тошнота при мысли, что приходится размениваться на эту черную
поденную работу. Я с ужасом вижу, как после недели работы над иным надгробным бюстом в профилях
моих античных борцов начинают появляться тяжелые, геморроидальные черты, напоминающие лицо
начальника департамента или купца первой гильдии. Но что же делать, если десять-двадцать рублей
позволяют мне в продолжение целого месяца быть хозяином моего вдохновения?
28-го ноября. Почему-то принято всеми, что пьяный человек близок к идиотскому состоянию.
Стр.1