Сигизмунд КРЖИЖАНОВСКИЙ
КАТАСТРОФА
Многое множество ненужных и несродных друг другу вещей: камни -гвозди
-- гробы -- души -- мысли -- столы -- книги свалены кем-то и зачем-то
в одно место: мир. Всякой вещи отпущено немножко пространства и чуть-чуть
времени: столько-то дюймов в стольких-то мигах. Все имяреки, большие-малые,
покорно кружат по соответствующим колеям и орбитам. И стоит, скажем, звезде
"_а_" в созвездии Centaurus'а захотеть хоть немножечко, хоть разок,
покружить по чужой орбите -- и придётся: или всё, от ярчайшей звезды до
серейшей пылинки, переставить в пространстве, или предоставить хаосу (он
только и ждёт этого) опрокинуть, порвать и расшвырять всё сложное и хитрое
сооружение из орбит и эпициклов. Прошла ли хоть раз мысль старого Мудреца, о
котором поведу сейчас рассказ, по вышеизложенному условно-разделительному
силлогизму, не знаю: но знаю точно -- мысль Мудреца только и делала, что
переходила из вещи в вещь, выискивая и вынимая из них их _смыслы_. Все
смыслы, друг другу ненужные и несродные, она стаскивала в одно место: мозг
Мудреца.
Мысль с вещами, большими ли, малыми ли, поступала так: разжав их
плотно-примкнутые друг к другу поверхности и грани, мысль старалась
проникнуть в глубь, и ещё в глубь, до того interieur'а вещи, в котором и
хранится, в единственном экземпляре, _смысл вещи_, её суть. После этого
грани и поверхности ставились, обыкновенно, на место: будто ничего и не
случилось.
Естественно, что всякой вещи, как бы мала и тленна она ни была,
несказанно дорог и нужнее нужного нужен её собственный неповторяемый смысл:
лучами -- шипами -- лезвиями граней, самыми малостью и тленностью своими
выскальзывают вещи из познания, защищают свои крошечные "я" от чужих "Я".
Будьте всегда сострадательны к познаваемому, вундеркинды. Уважайте
неприкосновенность _чужого смысла_. Прежде чем постигнуть какой-нибудь
феномен, подумайте, приятно ли было бы вам, если б, вынув из вас вашу суть,
отдали бы её в другой, враждебный и чуждый вам мозг. Не трогайте, дети,
феноменов: пусть живут, пусть себе являются, как являлись издревле нашим
дедам и прадедам.
Но мысль Мудреца не знала сострадания. Катастрофа была неотвратима.
Вначале всё пространственно-близкое от головы философа, всё "само по себе
понятное" было вне круга опасности. Верхушки тополей, шумящих над сонными
водами Прегеля. Шпили кирх. Недалёкие люди. Предметы, крепко оправленные в
пространство. События, расчисленные по святцам.
Мысль философа начинала мыслить издалека, замерцав где-то,
среди
мерцания дальних звёзд, в Teorie des Himmels [1]: Мудрец рылся в ворохе
белых сириусовых лучей, спокойно и деловито, точно это и не небо, а бельевой
ящик старого отцовского комода, что ли. Как реагировали, и реагировали ли на
это звёзды, осталось невыясненным. Изменений во внутреннем распорядке
созвездий, безусловно, не произошло. Души звёзд праведны, и оттого орбиты их
правильны. И самыми тщательными астрономическими измерениями не уловлено:
мерцали ли звёзды после Канта _иначе_, чем до Канта [2].
Тем временем от вещей к вещам стал переползать недобрый слух: Мудрец,
покончив якобы со звёздами, возвращается _сюда_, на землю. Маршрут: звёздное
небо над _нами_ -- моральный закон в _нас_.
События шли так: медленно отряхая звёздную пыль со своих чёрных перьев,
трёхкрылый Силлогизм, смыкая и стягивая спираль тяжкого лета, близился к
этим вещам. И когда те звёздные пылинки коснулись этой серой пыли тупиков и
переулков, зыбь тревоги и трепеты жути всколебали все земные вещи. С
орбитами было покончено. Наступала очередь улиц -- просёлочных дорог -тропинок.
Тогда-то
и разразилась _катастрофа_. Запуганные ещё Платоном и Беркли,
феномены, которые и так хорошо не знали, _суть ли они_, _или не суть_, не
стали, разумеется, дожидаться Разума, со всеми его орудиями пытливости:
двойными крючкообразными јј-ми, зажимами точных дефиниций и самовязью парных
антиномий.
Пространство и время почти на всём их земном плацдарме переполнились
Первыми попробовали выскочить из своих границ некоторые
ограниченные души: они создали даже особое литературное направление, по
паникой.
Стр.1