19 сентября 1941 г. 22.00
Дорогая Анка!
Давно я не писал тебе, так как отправить письмо все равно не было бы, возможности.
Невозможно это и сейчас. Но я думаю, что написанное письмо все равно как-то дойдет до тебя, а
ненаписанное -- исчезнет бесследно. Вот я и сел писать.
Сейчас глубокая ночь. Сижу в большой хате. Вокруг меня на лавках, на лежанке, на полу
спят .ной дорогие товарищи. Они спят в полной выкладке: в шинелях, затянутые в ремни, обнимая
винтовку или пулемет!.. Горит ночник, его -шаткое пламя гонит тени по белым стенам мазанки. За
столом напротив меня -- комиссар. Он так же, как и я, не спит, не спит четвертую ночь.
Как случилось, что мы попали в окружение? Об этом долго рассказывать, да и нет охоты, так
как до сих пор еще не все ясно. Одно бесспорно -- что всюду, куда ни ткнись, немецкие танки,
автоматчики или огневые точки.
Четвертый день наше соединение ведет круговую оборону в этом кольце. По ночам кольцо вокруг
нас обозначается заревом пожаров. Они вспыхивают то там, то сям по горизонту, придавая небу
причудливую розоватую окраску. Великолепные золотые ветви вырастают в темноте. Бледнеют звезды.
Зарево, перекатываясь, ползет по степным далям и гаснет, вспыхивая в другом месте. Под утро уходим
из села. Суровые, встревоженные лица колхозников. Тихие речи женщин...
Пылит дорога. Вереницы грузовиков и подвод. Тылы стягиваются к центру кольца. Строевые
части отходят, перегруппировываются для решительного, прорывного удара. Кольцо сжалось
чрезвычайно. Больше двигаться некуда. В ближайшие часы надо ожидать решительного боя. Нет
никакого сомнения в том, что соединение прорвется из окружения. Но как это будет? Какой ценой? Вот
что не выходит из головы каждого командира.
И в этой грозной обстановке произошло одно событие, которое имеет для меня огромное
значение. Опишу тебе это событие подробно.
Сегодня днем я приехал в свое подразделение. Отсутствовал я двое суток. Выводил испорченную
машину. По дороге, уходя из села, в которое вступил немец, я забрал боеприпасы, которые не успели
вывезти растерявшиеся тыловики. Забрал двух тяжелораненых, отвез их от переднего края. Всю ночь я
возил на машине ящики с гранатами и двух стонущих, истерзанных людей. Перепуганные военврачи
отказались их принять. Я грозил им наганом, но это еще больше их испугало. Тогда я бросил этих
чертей, разыскал родильный дом на селе и сдал туда раненых. Приказал замаскировать их на случай
прихода немцев. Когда я уходил, один из них притянул меня за ворот гимнастерки и поцеловал в губы. Он
сказал: "Товарищ майор, ты мне дороже отца". А он в эту минуту был мне дороже моего будущего.
В этих действиях моих нет ничего особенного, так как каждый из нас часто делает подобные
дела, но все-таки было приятно вернуться в подразделение с сознанием, что оторвался недаром.
Итак, я приехал в боевом настроении. Еще не успел ничего доложить комиссару, как собралось
партийное бюро. На повестке дня -- прием меня в партию. И вот я -- как есть -- черный от грязи,
заросший щетиной -- сижу в зарослях кукурузы. Вокруг меня товарищи -- члены партбюро и партийный
актив. У каждого в руках автомат или винтовка. Невдалеке бухают орудия. Вокруг в кукурузе гуляют
дозорные. Такова обстановка приема меня в партию.
Секретарь партбюро, политрук Алексей Царук, зачитывает мое заявление и рекомендации
товарищей -- командиров-коммунистов. Они знают меня только с начала войны. Но по санкции военкома
соединения меня принимают в партию как воина Красной Армии, отличившегося в боях, то есть
согласно новому постановлению ЦК ВКП(б).
Зачитываются рекомендации. Что это за удивительные рекомендации: в них есть целые
описания боев, в которых я участвовал, особенно интересно описание одного боя под Бобрицей в
прошлом месяце. Я смотрю в землю, потому что у меня пощипывает глаза.
Ты понимаешь, я всегда чувствовал, что буду вступать в партию в обстановке жестокой
борьбы. Но действительность превзошла все мои предчувствия. Я вступил в партию в тот момент,
когда все соединение находится в окружении, то есть накануне решающего смертельного боя для меня и
моих товарищей. На душе у меня удивительно спокойно и хорошо. В боевой обстановке я и вообще
спокоен, а теперь к этой всегдашней уравновешенности прибавилось еще новое чувство. Гордость.
Сознание того, что я прожил свою жизнь не даром, и если придется умереть, то не даром умру.
И на тебя я надеюсь. Если ты останешься одна, то это тебя не сломит. Ты замечательный,
честный и цельный человек. Такие не пропадают.
2 часа ночи. Сейчас получил донесение, что противник в четырех километрах с левого фланга.
Рудаков говорит, что мы стоим на пятачке на одной ноге -- другую поставить некуда. Сейчас вышел на
улицу. Зарево по всему горизонту и какая-то хреновая трескотня. Ни черта не поймешь. Но мы тертые
Стр.1