Иван Касаткин
ДЕЛО ПРАЗДНИЧНОЕ
Заунывная песня в шесть глоток распирала стены зимницы. Сизый цигарочный дым облаком повис от
земляного пола до потолка. Была как раз масленица.
Когда четыре порожних посудины уже валялись под столом, а в пятой осталось на донышке, Василий
Пустых, пермяк - соленые уши, захолустный народник, помощник машиниста при лесопильне, окинул всех
мутным взглядом и тяпнул кулаком по столу. Посудина взыграла и покатилась на пол, а бородачи пильщики
на минуту приумолкли и сонно, тыкаясь носами, посмотрели один на другого.
И снова затянули песню. Горько морщились и возили бородами по мокрому столу.
Тогда Василий Пустых тяпнул кулаком еще крепче и привскочил, пьяно освирепев.
- Рррабы-ы! - взвыл он, выкатывая белки глаз. - Племя ослиное, дери вас черт! Дьяволы вы! Как с вами
жить, а?!
Пил он наравне с другими. Управляющего лесопильней, то есть попросту хозяина, и его гостей катал
сегодня: запрягшись в розвальни, наравне с другими, чуть ли не в корню шел. И трешницу на пропой
управляющий сунул в руки не кому-нибудь, а ему, Василию Пустых.
Кочегар Киря вытаращил не него безбровые глаза. По скопческому лицу Кири расплылось
недоумение: чего ради беснуется человек? Сидел себе смирно, рта не раскрывал, будто дремал, и - на вот,
надумал!
А Пустых тем разом располоснул на груди рубаху и бил себя кулаком в тощую, маслами просаленную,
всю зиму не мытую грудь.
И вопил, срываясь в голосе:
-Ммы!..М-мещанину трафить?.. Ни-когда! Кто мы?.. Облик наш где? Эх, человеки-и!..
- Мы, Василь Палыч, крестьяне, - начал Карп, виновато мигая глазами. - Обзаведенье наше, известно,
при земле. А что касаемо выпить - праздничное дело, што ж! Где уж нам по книжкам...
Пустых даже зубами скрипнул. Весь перегнулся через стол, к Кире, глаза вылезли на лоб, голос разом
охрип.
- Сволочи вы все!.. Слышь? Продажные твари, дьяволы! Тормоз Вестингауза вы... гири на ногах
человеческих, вот! Понял?.. И еще скажу... головой, брат, не крути!.. Слушай, я докажу-у!..
Запинаясь за чьи-то ноги, он полез на моргающего Кирю, чтобы доказать.
Но ему помешали.
В зимницу шумно ввалился управляющий с пьяной оравой гостей. Кто-то из них бил в заслонку, кто-то
подыгрывал на гармони.
Гикали с присвистом, став в кружок. А в кружке том плясал конторщик Плашкин. Он взмахивал
руками и смешно топтался, праздничный белый воротничок на его шее распрыгнулся и повис, болтаясь на
одной пуговке через плечо.
- Ребята! - закричал управляющий, красный будто вареный рак, в распахнувшейся шубе. - Реб-бята!..
Полведра даю! Выкатывай еще раз сани! До смерти запою! Н-ну?!
Бороды перестали мести стол. Шатаясь, нестройно поднялись - и все смешалось в один топающий,
ревущий клубок и пьяно двинулось из зимницы на волю.
Все ушли.
Остался один Василий Пустых.
В растерзанной рубахе, он долго стоял среди зимницы и горестно покачивал головой. Пол под ногами
колебался, как палуба корабля в бушующем море.
На воле гремит заслон, хлипает гармонь, захлебывается песня - и все это куда-то удаляется, затихает.
Стихло.
Тогда Пустых качнулся туда-сюда, икнул, размашистым шагом подошел к столу и пнул его. Стол
покатился.
Василий смахнул с лавки чайную посуду, сбил со стены ночник... Пошатываясь, высматривал, что бы
еще сделать?
Взял в обе руки полено и не торопясь, деловито стал бить этим поленом по железной печной трубе.
Смялась труба, на несколько частей рассыпалась, упала; у потолка на проволоках осталась лишь верхняя часть
ее, но Пустых и ее сорвал. Хлестнулся на нары лицом вниз и пьяно завыл, повторяя:
-Мещанину трафить, мы... мы...
1912
Стр.1