НАРОЖДАЮЩАЯСЯ ИДЕОЛОГИЯ МАССОВОГО ОБЩЕСТВА, ИЛИ СТЕПУН ПРОТИВ ГОРЬКОГО В ЗАЩИТУ ДОСТОЕВСКОГО © 2017 В.К. Кантор Когда говорят об оценке Степуном творчества Достоевского, то обращаются прежде всего к двум его последним статьям («“Бесы” и большевистская революция», 1957; “Миросозерца ние Достоевского”, 1962), либо к рассуждениям в его мемуарах. <...> Между тем первый текст Степуна о Достоевском («О “Бесах” Достоевского и письмах Максима Горького», 1913) вышел в удивительное, я бы сказал, ключевое время (накануне войны, когда Достоевский был прочитан заново, на фоне надвигав шейся мировой катастрофы), когда вдруг стало понятно, что именно этот русский писатель, более чем любой другой, связан с сущностью и судьбой России. <...> Такое понимание Достоевского, как стоящего в ряду мировых трагиков, показал спектакль по “Бесам” в МХТ (“Ни колай Ставрогин”, инсценировка В.И. НемировичаДанчен ко). <...> Он сделал сложны ми нашу душу, нашу веру, наше искусство. <...> “Неоспоримо и несомненно: Достоевский — гений, но это злой гений наш. <...> Он изумительно глубоко почувствовал, понял и с наслажде нием изобразил две болезни, воспитанные в русском человеке его уродливой историей, тяжкой и обидной жизнью: садичес кую жестокость во всем разочарованного нигилиста и— про тивоположность ее — мазохизм существа забитого, запуган ного, способного наслаждаться своим страданием, не без зло радства, однако, рисуясь им пред всеми и пред самим собою. <...> <…> Это — несомненно русская душа, бесформенная и пест рая, одновременно трусливая и дерзкая, а прежде всего — бо лезненно злая: душа Ивана Грозного, Салтычихи, помещика, который травил детей собаками, мужика, избивающего на смерть беременную жену, душа того мещанина, который из насиловал свою невесту и тут же отдал ее насиловать толпе хулиганов. <...> Очень искаженная душа, и любоваться в ней — нечем” [2]. <...> Он видит и читает трагедию как рассказ об укладе жиз ни, не замечая, не чувствуя <...>