Цвет фона:
Дмитрий Андреевич ФУРМАНОВ
ЛЕТЧИК ТИХОН ЖАРОВ
Рассказ
Тих, прозрачен и душист июньский вечер. По березовой роще из конца в конец легким
аукающим звоном плывут шорохи, высвисты, четкая дробная трель вечерних птиц... На
просторной круглой поляне, у самой опушки, будто картонные белые домики, приникли в
траву парусиновые палатки летчиков.
Там, в тени, спасаясь от туч комарья, с накрытыми лицами - расстегнутые, раздетые, в
одном белье, с цигарками в зубах, кто с книжкой, кто с газетой - лежат они в сумерках,
отдыхают. Или сбираются артелью - и через поляну, за рощу, на Валку купаться. Валка -
узкая, тихоструйная речонка с отлогими берегами, глухо заросшими высокой травой. На
Валке такая же тишь, даже тише, чем в роще. Только в осоке кряхтят тяжело и мерно
огромные жирные лягушки... Над водой, над тихими, чуть слышными струями прозрачной
газовой сетью поднялся вечерний туман... Из-за реки глухо, невнятно откуда-то издалека
слышны голоса - это в деревне. Туда летчики ходят брать молоко, а иной раз по вечерам
шатаются к девушкам: песни петь, играть на гармонике или парами, ныряя во тьму,
пропадают за прудом, в лугах, в перелесках...
Сегодня вечером никто нейдет ни купаться, ни к девушкам на деревню. Сегодня у всех
на душе тяжело и мрачно, лица у всех угрюмы и строги: за рощей, на пригорке, под свежим
холмиком земли они зарыли сегодня лучшего и любимого товарища - Никиту Зорина. Он
погиб в воздушном бою, обуглился до костей в пламени сгоревшего самолета. За три недели
схоронили двоих, но особенно тяжела была эта последняя утрата - и сегодня целый день
ходят все с понурыми головами, стараются реже встречаться, меньше говорить: каждому
хочется выносить, изжить в себе свое цельное, недробленое горе.
Из дивизии прилетел новый летчик, Тихон Жаров, - он работал на московском
аэродроме и, говорят, считался одним из лучших. Здесь его знает Крючков, они в прошлом
году вместе летали где-то под Киевом.
Каждое утро, на заре, из-за леса подымается неприятель, и нашим стареньким,
растрепанным самолетам не под силу справиться с ловким, быстрым хищником. Завтра
против него подымется Жаров, новый летчик - и будут снова в напряжении, с тревогой ждать
товарищи рокового исхода...
Жаров весь день кружится у машины - осматривает гайки и винты, ощупывает,
привертывает, смазывает, приглаживает ее, как любимого человека... Он приходил сюда с
техником, и целых полтора часа они простояли над машиной, заглядывая и прощупывая со
всех сторон, или, лежа на спине, подползали под широко раскинутые крылья и снова
высматривали, щупали, мазали холодные винтики, гайки, болты.Жарову хорошо знакомо это
тревожное состояние перед решительным делом - не впервые вылетать ему в неравный бой,
но сегодня тревога как-то особенно свежа, а мысль по-особенному чутка, быстра и
неспокойна. Что это: неверие ли в свои силы, или опасение за испытанного, но усталого,
растрепанного друга - за свой аппарат? Или еще что?..
Может быть, скорбь товарищей о дорогом покойнике - не передалась ли она и ему:
круглый холмик влажной, свежей земли нейдет из головы.
Жаров мимо старта, где с распростертыми крыльями выстроились в ряд самолеты, мимо
крайней палатки поплелся тихо по узкой лесной тропе, сам не зная куда и зачем идет...
У самой реки столкнулся с Крючковым - тот в жестяном измызганном чайнике с
веревочной ручкой тащил воду на вечерний чай.
- Ты что тут бродишь один? - окликнул он Жарова, улыбаясь бесцветными водянистыми
глазками. - Аль не привык к новому месту?..
Стр.1