Рубрику ведет Лев Аннинский Кажется, в немецком сознании из всех возможных символов сейчас превалиру ют два: Стена и Башня. <...> «Это синоним организованного отступления, сопротивления, особой позиции, но также и синоним смешения языков, подобного тому, что произошло при строительстве Вавилонской башни. <...> Ведь ГДР была, помимо прочего, и Вавилоном: государством, в котором люди перестали понимать друг друга». <...> А весь номер журнала посвящен двадцатилетию падения Стены, этого символа расколотого германского государства (и народа) со времени, когда расколотость ознаменовала итоги Второй мировой войны, — и до конца 80х, когда слом Стены обозначил воссоединение германского государства (и народа) при начале совершенно нового (неведомого еще?) этапа истории. <...> Не только истории Германии, но, учитывая ее вес, — истории всей Европы. <...> Так что Стена — далеко не частная деталь мироздания в ХХ веке. <...> Вот как, оборачиваясь на это исчезнувшее 20 лет назад повторение Вавилонс кого чудища, описывает его Райгхард Йиргль, прозаик, родившийся в год смерти Сталина, за семь лет до того, как Стена при Хрущеве окаменела, то есть реализова лась в камне. <...> «Строительство в Берлине охраняемой, сооруженной в виде стены границы — прообраз блокады и селекции в этнополитическом смысле — неизбежно должно было свершиться после Второй мировой войны, и отнюдь не только по причине непосред ственно столкнувшихся здесь политических систем. <...> Этот город, можно сказать, окон чательно созрел для такого рода конструкта (который образует точку пересечения между прошлым и будущим), когда Берлин, представитель продуктивности и функци ональности немецкого фашизма, застыл после военного поражения оного в супер знак своей собственной истории». <...> «Что же касается реальных критериев экономики, политики и военной мощи, то в этом смысле Берлинская стена была абсолютно бесполезной, т.е. бессмыслен ной. <...> Вследствие Второй мировой войны, во время <...>