— Захар беспрерывно сплевывал это слово уголком рта, как шелуху от семечек. <...> Оно служило опорой для деревянной доски, другим концом лежащей на трубе. <...> Труба тянулась через весь подвал и переплеталась с другими, более тонкими. <...> На доске сидел его сын Байрон и играл в компьютер. <...> Байрон колотил жесткими пальцами по раздолбанной клавиатуре и чертыхался. <...> Хмурый Байрон тащился в опостылевший техникум, последний год которого был особенно навязчив, но, бомбардируя знаниями, не давал ответа на самый главный вопрос: «зачем все это надо? <...> Захар принимал на грудь вместо чашки чая дозу утренних телевизионных передач и поднимался из котельной наверх, чтобы подмести листья или убрать снег на вверенной ему территории литературного института. <...> Захар, рано потерявший мать, спасался в глубоководных реках литературы, погружаясь туда с головой. <...> К сожалению, ни Байрон, ни институтская библиотека, ни девицы не могли восполнить ту пропасть любви, которая образовалась к его двадцати одному году. <...> В награду таджик опять получил тарелку макарон. <...> Сидя на корточках, у теплой трубы в котельной, он медленно ел и улыбался, к счастью, не вступая в разговоры. <...> А заметив, спросил: «кто это?» и, удовлетворившись ответом: «Саюн», больше ни разу им не интересовался. <...> Однажды неутомимый Саюн даже натер до блеска памятник, отчего тот засиял, как настоящее солнце. <...> С наступлением вечера он сжигал кучу желтых листьев, финальным рывком подметал свою тарелку и исчезал. <...> Такое чувство, что ты замужем за Чудовым, а не за мной. <...> — Шляешься с Чудовым целыми днями, а меня обвиняешь! <...> И она даже перестала вечерами гулять с Чудовым по городу. <...> Теперь он круглые сутки летел по длинному гудящему телевизионному желобу, оборачиваясь на проносящиеся мимо разноголосые картинки и пришепетывая свое непременное, беззлобное «суки, вот суки, а…» Он даже не заметил, что Байрон все реже посещает техникум, а Саюн все дольше задерживается у теплой трубы и после тарелки макарон <...>