H. Чернышевский
Откупная система
H. Чернышевский. Письма без адреса
М., "Советская Россия", 1986
Составители член корреспондент АН СССР В. Р.Щербина и кандидат филологических наук И. В
Кондаков.
Автор примечаний И. В. Кондаков.
OCR Бычков М. Н.
К числу особенностей нашей литературы принадлежит какое-то особенное ее расположение к
повальным припадкам накидываться вдруг, без всяких новых видимых причин, всеми силами на какойнибудь
предмет, который вчера был совершенно таков же, как ныне, и совершенно таким же останется
завтра, а между тем, ни вчера не занимал, ни завтра не будет занимать ни одной страницы печатной
бумаги, а сегодня служит целью бесчисленных патетических рассуждений. Искони веков, от Рюрика до
наших дней, богата была наша Русь взяточниками; в 1856 году взятки вовсе не были ни безнравственнее,
ни вреднее, чем в 1852, или 1851, или 1850. Скажите же, с какой стати было так свирепо набрасываться на
то, о чем можно было до той поры так удобно молчать? Что за странные люди! лет пятьдесят очень
хладнокровно носили в груди так называемую, на высоком языке, страшную язву и хоть бы кто-нибудь,
когда-нибудь слыхивал от нас об ней,-- и вдруг ни с того, ни с сего начинаем с жаром бить себя по этой
груди и кричать: "Ах, посмотрите, добрые люди, у нас тут глубокая язва!"
Сострадательные люди подошли на наш отчаянный крик и стали смотреть: в самом деле, у нас на
груди язва довольно вредного качества. Но отчего произошла эта язва, мы никак не решаемся сказать. От
случайного ли какого-нибудь ушиба явилась она, или от врожденного худосочия, или от нездорового
образа нашей жизни -- этого никто из нас не объявляет добрым людям, в которых старается пробудить
показыванием своей язвы сострадание, смешанное с отвращением. Подойдут добрые люди, покачают
головами и пойдут прочь: как, в самом деле, лечить болезнь, причины которой упорно скрывает больной!
Это упорное молчание о причинах зла составляет вторую нашу особенность.
Что случилось со взятками года два тому назад, то же самое произошло на сих днях с откупами.
Какой новый вред стали приносить с половины нынешнего лета откупа, мы не знаем, да и никто, кажется,
не может сказать, чтобы ныне позволяли они себе какое-нибудь злоупотребление или налагали бы на
страну какую-нибудь тяжесть, которой не налагали бы и два, и три года, и двадцать, и тридцать лет тому
назад. На каком же основании вдруг так набросились мы на откупа, с которыми так мирно и молчаливо
уживались прежде? За то какой же безграничностью порицаний и вознаграждаем мы себя за упущенное
для порицания время! Если послушать нас теперь, можно подумать, будто откупа величайшее бедствие
нашей общественной жизни, будто они что-то вроде той "идеи" трансцендентальных философов, которая,
сама ни от чего не происходя и не завися, производит все. От откупов все бедствия нашей жизни: и
бедность народа, и разврат, овладевший значительной частью народа, и вследствие бедности и разврата
наше невежество, наше нравственное бессилие, отсутствие в нас понятий о нашем человеческом
достоинстве.
Словом сказать, откупа подверглись тому же самому эпидемическому нападению, как взятки;
точно так же мы без всяких новых оснований вдруг начали толковать, что откупа величайшее зло нашей
жизни, что с устранением этого зла мы стали бы процветать и благоденствовать; точно так же мы молчим
о причинах, производящих это явление, вдруг ставшее несносным для нас.
Действительно, откупа -- вещь очень не прекрасная, вещь, защищать которую не решится ни один
благонамеренный человек. Но признаемся, что нам становилось как-то неловко при чтении большей части
статей, направленных против откупов. Мы чувствовали нечто вроде того, как если бы человек, двадцать
лет мирно встречавшийся в обществе с каким-нибудь отъявленным шулером, вдруг без всяких новых
поводов начал на чем свет стоит порочить этого шулера и доказывать, что если бы этого негодного
человека изгнать из общества, то общество значительно выиграло бы. Друг мой, ваше негодование
справедливо, но зачем же оно так долго молчало? Я имею дерзость предполагать, что вы слишком
наклонны к прекрасному правилу мудрости: не давать воли языку, если столько лет скрывали ваше
чувство. Видя в вас такого совестливого хранителя вышеупомянутого прекрасного правила, я не могу
защититься от мысли, что и теперь оно нарушено вами по каким-нибудь причинам, не имеющим ничего
общего с прямотой и независимостью характера. Вы представляетесь мне человеком, который не смел
дурного слова сказать об Иване, пока Ивана кто-нибудь защищал, и осыпает чрезвычайно благородными
Стр.1