Е. Н. Опочинин
Аполлон Николаевич Майков
Оригинал здесь: http://dugward.ru/library/maykov/opochinin_maykov.html.
Майков. Издавна, еще в ранней моей юности, когда при мне произносили это имя, мне
представлялось, что в первый раз после зимы открыли окно и весенний воздух свежей струей хлынул в
комнату. Вероятно, это впечатление от имени поэта связывалось у меня с глубоко врезавшимся в память
его стихотворением:
Весна. Выставляется первая рама.
И в комнату шум ворвался...
И вот, представьте себе, как я был поражен, когда в Петербурге в один из вторников у А.П.
Милюкова хозяин, Александр Петрович, подвел меня к пожилому господину среднего роста самой
обыденной наружности и назвал его А.Н. Майковым.
Прямые седеющие, но еще с большой темнотой волосы его лежали непослушными прядками на
голове; вокруг щек с подбородка свисала и курчавилась аккуратная бородка, из-за толстых очков
смотрели пристально многодумные глаза. Все было просто и в то же время необычайно сложно в этой
фигуре. Казалось, что такие люди попадаются на каждом шагу, но стоило заговорить ему, и вы начинали
думать, что Аполлон Николаевич Майков один на целом свете. В обращении его была какая-то сухость
или, может быть, строгость, но это не отталкивало от него, а наоборот, привлекало, словно темный блеск
старого золота. Какая-то значительность была в каждом его жесте, в каждом движении. Ни одно слово,
срывавшееся с его губ, не могло замереть в воздухе, не приковав к себе вашего внимания. Мне казалось,
что таковы именно были пророки и апостолы...
Раньше, не зная лично Майкова, я любил и почитал его как поэта-художника. Я знал наизусть
много его стихотворений; целые поэмы, как "Два мира" и "Три смерти", сами собой укладывались у меня
в памяти. Но вот странное дело, когда я узнал поэта лично и стал с ним встречаться, мое отношение к
некоторым его произведениям совершенно изменилось: раньше мне все казалось высоко и прекрасно, а
тут помимо моей воли произошла какая-то переоценка, и многое, что казалось мне прекрасным, я
отбросил в сторону как недостойное великого поэта.
Я повинился в этой своей новой разборчивости перед Аполлоном Николаевичем. Помню,
недоверчивое выражение едва мелькнуло в его глазах и сменилось ясной улыбкой:
- Ах, если б вы знали, сколько я хотел бы отбросить из написанного мною, да не только
отбросить, а и забыть навсегда... Да вот беда: не только из песни, а и из песен слова не выкинешь.
Часто доводилось мне встречаться с Аполлоном Николаевичем в разных местах, бывал я и у него
несколько раз в его небольшой скромной квартирке на Никольской улице. Случалось, подолгу
беседовали мы о русской поэзии, о литературе вообще, и я уверен, многое довелось мне воспринять от
Аполлона Николаевича в этих беседах. Никого в жизни не встречал я, кто бы так любил, почитал и
понимал Пушкина. Он чувствовал каждый звук в его стихах, улавливал тончайшие оттенки гениальных
образов и картин и преклонялся перед ними, как перед святыней. "В нем все совершенно, - говорил
Аполлон Николаевич о нашем великом поэте, - даже его недостатки. В другом, обыкновенном человеке
мы, может быть, осудили бы безудержную вспыльчивость, не всегда разборчивую наклонность к
сарказму и ядовитой насмешке, а без них он немыслим, у него все безгранично и все совершенно. Даже
горькая смерть его на барьере от пули противника как-то подходит к образу поэта, трагично завершая его
жизнь. Право, мне кажется, умри он спокойно после долгой болезни, окруженный заботами семьи и
врачами, это как-то не вязалось бы с его образом и кипучей жизнью".
Всегда уравновешенно сдержанный и строгий к себе, Аполлон Николаевич иногда мог проявить
горячий порыв, в прямых и далеко не сдержанных словах выразить гнев и негодование.
В памяти у меня врезался один такой случай. Известный художник-маринист И.К. Айвазовский,
приехавший тогда в Петербург отпраздновать свой пятидесятилетний юбилей, еще до этих праздников
устроил у себя в великолепных комнатах в доме Жербина на Михайловской площади небольшой званый
обед, так сказать, en petit comite (в тесном кругу (фр.)). Сколько помню, на обеде этом присутствовали,
кроме самого будущего юбиляра и его красавицы жены, его племянник Леонид Мазиров, Григорий
Петрович Данилевский, известный писатель-романист, звездоносный конференц-секретарь Академии
художеств Н.Ф. Исеев с дочерью и ее женихом, каким-то морским офицером, не очень молодым, но
весьма развязным, насколько помню, по фамилии, кажется, Красовский. Были также приглашены на этот
Стр.1