Н.И. Надеждин
"Горе от ума"
Комедия в четырех действиях, А. Грибоедова
Оригинал здесь -- http://www.philolog.ru/filolog/writer/nadejdin.htm
Надеждин Н.И. Литературная критика. Эстетика. -М., 1972.
Наконец "Горе от ума" явилось и на нашей сцене. Петербург имел прежде это удовольствие: там
комедия давно играется вся вполне. Но у нас, в Москве, по сю пору, она давалась только отрывками.
Ноября 27 она получила здесь полное сценическое существование.
Кому не известно это странное создание Грибоедова? Молва ходила, ходила об нем везде, и
наконец -- уходилась. Затаскавшись в списках, большею частию искаженных и обезображенных, "Горе от
ума" препровождено уже было в архив воспоминаний, эту широкую и глубокую могилу, в которую общее
мнение, столь непостоянное, рано или поздно сваливает все свои игрушки. Несколько счастливых фраз и
резких выходок, оброненных им во время путешествия по гостиным, остались ходячими остротами
бонтонного {хороший тон (от франц. le bon ton). -- Ред.} разговора, но так, что клеймо их происхождения
затерлось от вседневного употребления. Коротко сказать, "Горе от ума" отживало уже почти век свой, как
появление на сцене воззвало его снова к жизни. И теперь-то, сосредоточивая на себе общее, живое
внимание, это, любопытное во многих отношениях, произведение, становится доступным для
подробнейшего исследования и вернейшей оценки, коим не было еще подвергнуто.
Надобно видеть "Горе от ума" на сцене, чтобы удостовериться решительно, как мало в этой пьесе
драматического. Первый и второй акт, несмотря на остроты, коими засыпаны, слишком ощутительно
отзываются пустотою действия. Пестрое разнообразие лиц и бальная сумятица дают еще некоторое
движение концу третьего акта: четвертый держится только затейливою новостью небывалой на нашем
театре сцены разъезда. Но вообще, совершенное отсутствие действия в пьесе изобличается тем, что
содержание и ход ее не приковывают к себе никакого участия, даже не раздражают любопытства. Акты
сменяют друг друга, как подвижные картины в диораме, доставляя удовольствие собою, каждый порознь,
но не производя никакого цельного эффекта. Взаимная связь и последовательность сцен, их
составляющих, отличается совершенною произвольностью, и даже иногда резкою неестественностью,
нарушающею все приличия драматической истины. На театре особенно бросается в глаза, каким образом
старик Фамусов, застав дочь свою едва не в спальне у ней с Молчалиным, начинает болтать всякой вздор
и вершит все дело тем, что уходит спокойно подписывать бумаги? Да и предлог этот, коим Молчалин
вывертывается из беды, как мог показаться ему благовидным? У Молчалина в то время никаких бумаг с
собой не было и не могло быть, ибо он шел на свое ночное дежурство к дочери, вероятно, никак не
предполагая встретиться с батюшкой. Еще страннее и неестественнее следующая сцена первого свидания
Софьи Павловны с Чацким. Как возможно, чтобы сей последний, после трехлетней разлуки с своей
возлюбленной, едва увидев ее, с первых слов пускается острить, колоть и злословить всю родню ее, всех
знакомых, всю Москву, и притом тогда еще, когда необыкновенно холодный прием должен был огромить
его совершенно? В представлении эта невозможность поразительна. Мы не будем уже входить в
дальнейшие подробности; не будем, например, спрашивать, как и для чего припутана ко второму акту
сцена падения с лошади Молчалина; к какой стати и с какою пользою для пьесы Репетилов прилетает, к
концу ее, сломя голову; как и зачем Софья Павловна сама решается на опасное ночное путешествие вниз,
когда Молчалину так хорошо была известна дорога в ее спальню; каким образом, наконец, последняя
сцена, происходящая под лестницей, не растревожив находившегося вблизи швейцара, могла дойти до
Фамусова, которого кабинет и спальня, вероятно, были не в соседстве с передней, и заставить уставшего
старика бежать вниз, дозором, с лакеями? Заметим только, что даже мнимое сумасшествие Чацкого,
составляющее единственный призрак интриги, запутывающей и шевелящей несколько пьесу, не вытекает
нисколько из ее состава и хода, а примыкается к ней так, совершенно случайно, по поводу одного словца,
нечаянно вырвавшегося у Софьи Павловны. Коротко сказать, явление "Горя от ума" на сцене показывает,
что оно писано совсем не для сцены!
Но, произнося этот нелицеприятный приговор, мы в то же время признаемся, что представление
"Горя от ума" видели с удовольствием. Отчего ж это происходит? Оттого, что эта пьеса имеет другие
достоинства, развлекающие беспрестанно внимание и не допускающие соскучиться драматическою ее
пустотою. "Горе от ума" не есть комедия, но живая сатирическая картина, вставленная в сценические
рамы. Эта картина представляет нашу добрую старушку Москву, с ее странностями, причудами и
Стр.1