Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк
Бойцы
Очерки весеннего сплава по реке Чусовой
------------------------------------------------------------------------------Мамин-Сибиряк
Д.Н. Повести; Рассказы, Очерки.
М.: Моск. рабочий, 1983.
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 24 июля 2003 года
------------------------------------------------------------------------------Ой,
дубинушка, ухнем!
I
Мы приехали на пристань Каменку ночью. Утром, когда я проснулся, ласковое апрельское солнце
весело глядело во все окна моей комнаты; где-то любовно ворковали голуби, задорно чирикали воробьи, и
с улицы доносился тот неопределенный шум, какой врывается в комнату с первой выставленной рамой.
Весна, бесспорно, самое лучшее и самое поэтическое время года, о чем писано и переписано
поэтами всех стран и народов; но едва ли где-нибудь весна так хороша, как на далеком, глухом севере, где
она является поразительным контрастом сравнительно с суровой зимой. Притом южная весна наступает
исподволь, а на севере она, наоборот, производит быстрый и стремительный переворот в жизни природы,
точно какой невидимой могучей рукой разом зимние декорации переменяются на летние. С ясного
голубого неба льются потоки животворящего света, земля торопливо выгоняет первую зелень, бледные
северные цветочки смело пробиваются через тонкий слой тающего снега, -- одним словом, в природе
творится великая тайна обновления, и, кажется, самый воздух цветет и любовно дышит
преисполняющими его силами. Прибавьте к этому освеженную глянцевитую зелень северного леса,
веселый птичий гам и трудовую возню, какими оглашаются и вода, и лес, и поля, и воздух. Это
величайшее торжество и апофеоз той великой силы, которая неудержимо льется с голубого неба, каким-то
чудом претворяясь в зелень, цветы, аромат, звуки птичьих песен, и все кругом наполняет удесятеренной,
кипучей деятельностью. Я люблю этот великий момент в бедной красками и звуками жизни северной
природы, когда смерть и немое оцепенение зимы сменяется кипучими радостями короткого северного
лета. Именно такой весенний апрельский день смотрел в окна моей комнаты, когда я проснулся на
Каменке: весна гудела на улице, точно в воздухе катилось какое-то громадное колесо.
Распахнув окно, я долго любовался расстилавшейся перед моими глазами картиной бойкой
пристани, залитой тысячеголосой волной собравшегося сюда народа; любовался Чусовой, которая сильно
надулась и подняла свой синевато-грязный рыхлый лед, покрытый желтыми наледями и черными
полыньями, точно он проржавел; любовался густым ельником, который сейчас за рекой поднимался
могучей зеленой щеткой и выстилал загораживавшие к реке дорогу горы. В логах еще лежал снег, точно
изъеденный червями; по проталинам зеленела первая весенняя травка, но березы были еще совсем голы и
печально свесили свои припухшие красноватые ветви.
Каменка, одна из нижних чусовских пристаней, раскинула свои полтораста бревенчатых изб по
крутому правому берегу в углу, который образовала с Чусовой бойкая горная речка Каменка. Моя
комната была во втором этаже, и из окна открывался широкий вид на реку и собственно на пристань, то
есть гавань, где строились и грузились барки, на шлюз, через который барки выплывали в Чусовую,
лесопильню, приютившуюся сейчас под угором, на котором стоял дом, где я остановился, и на
красовавшуюся вдали двухэтажную караванную контору, построенную на самом юру, на стрелке между
Каменкой и Чусовой. За рекой Каменкой, на низком, отлогом берегу, приткнулась маленькая деревушка,
точно она сейчас вылезла из воды своими двумя десятками избушек и теперь сушилась на солнечном
пригреве. Гавань устроена, вероятно, из островка или песчаной косы, которая образовалась в самом устье
Каменки; нижняя часть этой косы была соединена с крутым берегом, на котором раскинулась пристань
Стр.1