Александр Иванович Куприн
Белая акация
Является ранней редакцией рассказа "Большой Фонтан"
Текст сверен с изданием: А. И. Куприн. Собрание сочинений в 9 томах. Том 5. М.: Худ.
литература, 1972. С. 472 -- 478.
Дорогой старый дружище Вася!
А я вас все ждал и ждал. А вы, оказывается, уехали из Одессы и не забежали даже проститься.
Неужели вы испугались той потребительницы хлеба, которая, по моей оплошности, ворвалась
диссонансом в наше милое трио (вы, Зиночка и я)? -Успокойтесь
же. Это тип вам известный, по частям в разных местах хорошо вами описанный. Это
-- "Халдейская женщина", из семейства "собаковых", specias -- "халда vulgaris".
Удивляетесь ли вы тому, что спустя год после свадьбы я пишу таким тоном о своей собственной
жене? Не удивляетесь ли еще больше тому, как это я, человек с большим житейским опытом, человек
проницательный и со вкусом, мог заключить такое чудовищное супружество? Ведь вы все хорошо
заметили -- не правда ли? И это нестерпимое жеманство, изображающее, по ее мнению, самый лучший
светский тон, и показную слащавую интимность с мужем при посторонних, и ужасный одесский язык, и
её картавое сюсюканье избалованного пятилетнего младенца, и нелепую сцену ревности, которую она
закатила нашей бедной, кроткой, изящной Зиночке, и ее чудовищную авторитетность невежды во всех
отраслях науки, искусства и жизни, и пронзительный голос, и это безбожное многословие, заткнувшее
нам всем рты, наконец, эту трижды дурацкую ссору, где полезло наружу все грязное белье нашей
семейной жизни -- одностороннюю ссору, потому что -- вы помните? -- кричала только она, а я молчал с
видом христианского мученика, или, вернее, с видом побитой собачонки, давно привыкшей к жестокому и
несправедливому обращению.
Но еще удивительнее причина, толкнувшая меня на этот злосчастный брак. Верите ли вы в
колдовство? Ну, конечно, не верите. Так вот, в наши прозаические дни именно надо мной было совершено
чудо, волшебство, очарование -- называйте, как хотите. Я был отравлен, одурманен, превращен в
слюнявого, восторженного и влюбленного идиота не чем иным, как этой проклятой, черт ее побери, белой
акацией.
Вы помните, конечно, очаровательную весну у нас на севере, с ее тихими, томными, медленно
гаснущими зорями, с несказанными ароматами трав и цветов, с соловьиными трелями, с отражениями
звезд в спящей воде спокойной реки, между камышами... со всеми ее чудесами и поэзией? Здесь, на юге,
нет совсем весны. Вчера еще деревья были бледно-серыми от покрывающих их почек, а ночью прошумел
теплый, крупный дождь, и, глядишь, наутро все блестит и трепещет свежей зеленью, и сразу наступило
южное лето, знойное, душное, назойливое, пыльное...
И цветы здесь ничем не пахнут, или, вернее, пахнут не тем, чем следует. В запахе сирени
чувствуется примесь бензина и пыли, резеда отдает нюхательным табаком, левкой -- капустой, жасмин -навозом.
Но
белая акация -- дело совсем другого рода. Однажды утром неопытный северянин идет по улице
и вдруг останавливается, изумленный диковинным, незнакомым, никогда не слыханным ароматом. Какаято
щекочущая радость заключена в этом пряном благоухании, заставляющем раздуваться ноздри и губы
улыбаться. Так пахнет белая акация.
Однако на другой день совсем другое впечатление. Вы чувствуете, что весь город, благодаря
какой-то моде, продушен теми сладкими, терпкими, крепкими, теперешними духами, от которых хочется
чихать и от которых, в самом деле, чихают и вертят носом собаки. На следующий день пахнет уже не
духами, а противными, дешевыми, пахучими конфетами, или тем ужасным душистым мылом, запах
которого на руках не выветривается в течение суток. Еще через день вы начинаете злостно ненавидеть
белую акацию. Ее белые, висячие гроздья повсюду: в садах, на улицах, в парках и в ресторанах на
столиках, они вплетены в гривы извозчичьих лошадей, воткнуты в петлички мужчин и в волосы женщин,
украшают вагоны трамваев и конок, привязаны к собачьим ошейникам.
Нет нигде спасения от этого одуряющего цветка, и весь город на несколько недель охвачен
Стр.1