Анатолий Федорович Кони
А. Ф. Писемский
Кони А. Ф. Воспоминания о писателях.
Сост., вступ. ст. и комм. Г.М. Миронова и Л. Г. Миронова
Москва, издательство "Правда", 1989.
Литературным фондом были поставлены "Ревизор" и "Женитьба", причем Хлестакова и
Кочкарева играл П. И. Вейнберг; группу "аршинников, самоварников", являющихся с жалобой к
ревизору, составляли Тургенев, Островский, Дружинин и другие, а городничего и Подколесина играл
Алексей Феофилактович Писемский. Он был превосходен в обеих ролях. Чувствовалось, что он
воспринял и воплотил бессмертные гоголевские типы не с книжным лишь пониманием, а на основании
личных наблюдений и житейских встреч. Особенно удался ему в этом отношении СквозникДмухановский.
До сих пор мне с особенной яркостью вспоминается городничий -- Писемский в его
разговоре с Осипом, которого с удивительным талантом играл студент Ловягин, чья ранняя смерть
лишила русскую сцену будущего несомненного украшения.
Личное наше знакомство началось в Москве, куда Писемский переселился, устав идти "против
течения", редактируя "Библиотеку для чтения" и возбудив против себя ожесточенное, но в значительной
степени справедливое, литературное гонение своими фельетонами под псевдонимом Никиты Безрылова,
с грубой беспощадностью осмеивавшими почти все без разбора проявления пробудившейся
общественной мысли. В Москве, дав по своим противникам последний залп в талантливом, но весьма
тенденциозном романе "Взбаламученное море", в котором, по его мнению, "была тщательно собрана вся
ложь нашей русской жизни", он успокоился и вошел в свою настоящую колею художника-бытописателя.
Его главными произведениями были драма "Горькая судьбина", справедливо оцененная критикой и не
утратившая своего художественного достоинства и до настоящего времени, и роман "Тысяча душ".
Последний был мастерским изображением того, как жила и какими способами и приемами управлялась
русская провинция до эпохи великих реформ. В нем Писемский являлся суровым обличителем той, по
выражению Хомякова, "мерзости" и "лжи тлетворной", которыми был полон общественный уклад того
времени,-- обличителем не словами гнева и негодования, а правдивыми, животрепещущими образами.
Он был также и моралистом. Вся разбитая жизнь Калиновича, сломанного сплоченною силою мелких
людишек, с которыми он возымел самоуверенную смелость бороться, служит -- под пером Писемского -ярким
предостережением тем, кто думает,-- а таких бывает немало среди людей далеко не дурных,-- что
общеполезная деятельность может искупить своим успехом грехи, учиненные для достижения ее
возможности. На меня "Тысяча душ" произвела в свое время очень сильное впечатление, да и до сих пор,
ознакомясь в моей служебной жизни в провинции с отголосками многого, изображенного в романе, я
думаю, что последний по праву должен стоять на первом месте после "Мертвых душ". Поэтому я с
удовольствием воспользовался случаем познакомиться с Писемским.
В последнем все было своеобразно: и манера говорить "по-костромски", с ударением на "о", и
произнесением "ае", как "а" (он говорил вместо думает, делает, гуляет -- думат, делат, гулят), и огромная
голова в черных вихрах, с широким лбом, с большими, навыкате темными глазами и крупными чертами
лица, со всклокоченной короткой бородой. Вся его наружность, "неладно скроенная, но плотно сшитая",
его манера скашивать в сторону желчный и беспокойный взор имела в себе что-то отдаленно
напоминавшее молодого быка. Во всем, что он говорил, слышался сильный, непосредственный ум,
чудесно воспринимавший и понимавший прозаическую сторону жизни,-- решительно, хотя и без злобы,
отодвигавший и разрушавший все лживые декорации и условные украшения, которыми прикрывалась
эта проза. К этому присоединялось глубокое знание народной жизни и безобидный юмор, огоньки
которого постоянно вспыхивали в его рассказе. Он был большой хлебосол и любил собирать у себя
молодежь, к которой умел относиться без всякой рисовки, просто и сердечно. В доме у него было тепло и
уютно, чему в особенности способствовала его жена, уравновешенному и возвышенному душевному
строю которой соответствовала прекрасная наружность красивой и здоровой русской женщины.
Несомненно, что в жизни увлекающегося, невоздержанного и слабого характером Писемского жена его
Екатерина Павловна (дочь писателя Свиньина) имела благотворное влияние. Изобразив ее в Евпраксии
"Взбаламученного моря", он сам признал это и отдал дань искреннего уважения ее нравственным
качествам, хотя и назвал ее "ледешком". С таким же чувством относились к ней и все, кто ее знал и кто
понимал, что ее жизненная задача была не из легких и что на душе приветливой, умной и с виду
спокойной хозяйки не раз бывало очень и очень тяжело. Немалую заботу должны были доставлять ей и
странности мужа: его крайняя мнительность по отношению к людям и к своему здоровью, а также, в
Стр.1