Анатолий Фёдорович Кони
А.С. Пушкин
Речь на торжественном заседании в Доме литераторов
в 84-ю годовщину со дня смерти Пушкина 11 февраля 1921 г.
была опубликована в "Вестнике литературы" 1921 г. No 3.
Оригинал здесь -- http://vivovoco.rsl.ru/VV/PAPERS/BIO/KONI/AFKONI_R.HTM
Настоящее собрание присутствует при зарождении всенародных, всероссийских поминок по
Пушкину, которые должны являться не мимолетным порывом чувства, не временным проявлением
симпатии к погибшему так рано поэту, а чем-то хроническим, ежегодным, всероссийским, повторяемым с
непреложностью известного нравственного закона, и представлять собой общепонятный и
общесознаваемый праздник для всех мыслящих русских людей.
Может возникнуть вопрос - почему же будет праздноваться (в сущности эти поминки будут
носить праздничный характер) его смерть, а не день его рождения? Ответ довольно прост. Да потому, что
рождение не создает никакого определенного образа, с представлением о рождении не соединяется ничего
конкретного, ничего такого, что бы выделяло этого ребенка из числа других (кроме случаев какого-нибудь
уродства), а поэт, и в особенности такой поэт, как Пушкин, может сказать про себя словами другого поэта:
"Мой образ вылит, еще резца последний взмах,- и гордо станет он в веках". Но это он может сказать
перед концом своей жизни. Следовательно, смерть рисует поэта, смерть подводит ему известного рода
итог. И наконец, - и это очень важно, - смерть гораздо сильнее ударяет по сердцам, чем рождение. Смерть
соединяет всех тех, которые ценили умершего человека, в одном чувстве скорби, смерть заканчивает его
существование и звучит как последний аккорд. Наконец, те, кто верует в загробное существование, знают,
что оплакивать и вспоминать приходится не в день рождения, а в день смерти. Поэтому нужно
праздновать именно день смерти Пушкина, а не день его рождения, и праздновать в том смысле, что с
этого момента началось настоящее рождение русской литературы в его настоящем смысле, рождение
русского языка в его настоящем объеме и красоте.
Пушкин сказал: "Мы ленивы и не любопытны" [1]. Этим он хотел сказать, что в большинстве
случаев у нас не существует вчерашнего дня. От этого завтрашний день такой неясный, туманный. Мы не
знаем вчерашнего дня не только в нашей жизни, но и в жизни общественной, и то, что могло воспитать в
нас чувство долга, что могло дать нам темные и светлые картины прошлого, все это исчезает в туманной
дали. К этим словам можно прибавить еще и другое - мы не только ленивы и не любопытны, но еще и
неблагодарны. И Пушкин все это испытал на себе. И долг русского общества вознаградить его за то, что
он выстрадал, за то, что пережила его страдальческая тень.
Пушкин умер в разгар своего таланта, а между тем вокруг него уже возрастало равнодушие. В
последние годы жизни Пушкина общество относилось к нему довольно холодно. Одни говорили, что он
устарел. Это были люди, которые не дозрели до понимания Пушкина. Другие говорили, что Пушкин
исписался. Это были люди, неспособные подняться до его духа. А затем кругом него кипела презренная
клевета. Ведь он сам говорил перед смертью: "Пора, пора, покоя сердце просит" [2]. И это уставшее,
израненное сердце было увезено тайком, никому неведомо, и схоронено так, что над ним не плакали те,
которые поняли, чего они лишились. Да кроме того, в это же время теснила его цензура. Он не мог уйти
от этой цензуры, которую характеризовал "богомольной нашей дурой, слишком чопорной цензурой" [2].
Эта цензура теснила его всячески. "Капитанскую дочку" он должен был печатать не под своим именем.
"Медный всадник" был запрещен. Когда Пушкин умер, вышел его портрет-гравюра, под которым было
написано: "Угас огонь на алтаре". Один такой портрет был подарен мне Гончаровым. По требованию
цензуры полиция этот портрет конфисковала, и имевшие такой портрет старались заклеить его рамкой
так, чтобы не было видно подписи. А сочинения Пушкина, разве они были распространены так, как
следует? После его смерти вышло два неполных издания. А затем жена Пушкина, движимая известного
рода корыстными побуждениями, выхлопотала у Александра II продление авторских прав с 30 лет до 50ти
[3], - та самая жена, о которой Пушкин рассказывал Смирновой, что по ночам, когда он хотел записать
какие-нибудь пришедшие ему в голову стихи или мысль и зажигал при этом свечку, она тушила эту
Стр.1