Петр Коган
Александр Блок
Глава книги "Очерки по истории новейшей русской литературы"
Оригинал здесь: http://dugward.ru/library/blok/kogan_blok.html.
Лет шестьдесят тому назад Диккенс сообщил своему другу Форстеру из тихой швейцарской
Лозанны о том, что он чувствует ослабление своего творческого таланта: "Я полагаю, что главная причина
этого - отсутствие улиц и прохожих вокруг меня. Не могу вам сказать, до какой степени для меня
необходимы улицы и толпа. Мне кажется, что они дают моему мозгу питание, недостатка которого я
перенести не в силах... Один день, проведенный в Лондоне, восстановляет мои силы. Писать без этого
волшебного фонаря мучительно и утомительно".
Эти слова припоминаются нам всякий раз, когда мы раскрываем "Нечаянную Радость" Блока, эти
прелестные стихи, словно пропитанные одуряющей атмосферой пьяной столичной ночи.
Блок немыслим в Лозанне или в деревне. Его можно представить себе только на парижском
бульваре или в петербургском ресторане. Город, этот символ буржуазии и новой психики, принесенной
ею в мир, постепенно разрастаясь, стал в наше время ликующим пьяным гигантом, который вбирает в
себя весь ум и все чувство человечества и, пресыщенный ими, расслабленный от избытка, ищет в
наркотических средствах источника новых возбуждений.
Опьяняющее влияние столичного города, та "творимая легенда", которая возникает в его грохоте, -
легенда, имевшая на Западе Бодлера и Верлена, у нас нашла своего истинного поэта в лице Блока. Не раз
уже отмечался тот факт, что вся русская художественная литература в общем была литературой деревни.
Дворянский строй, крепостное право, закрепившие интеллектуальную деятельность за мыслящими
представителями помещичьего класса, надолго окрасили нашу поэзию в колорит чувств и настроений
великого сельского народа. Величайшие художники наши вплоть до Толстого были сельчанами по духу.
Они подходили к городу как чужие, не восприняв органически его испарений. Даже у Некрасова картины
столичных безумий изображены рукой чуждого городу поэта, и Достоевский, первый великий поэт
города, явился в него со своей правдой только для того, чтобы не принять его. В последнее время, по мере
того как ликвидируется наследие старой сельской психики, потрясенной в день 19 февраля, и русская
жизнь входит в круговорот европейского буржуазного движения, постепенно захватывающего весь мир, -
у нас разрастается литература города. Но мы не знаем поэта, который бы так органически сросся с
городом, как Блок.
Он не знает солнца, и его душа начинает жить только тогда, когда загорается искусственный свет.
Только тогда начинает работать его фантазия и творит он свою легенду.
В кабаках, в переулках, в извивах,
В электрическом сне наяву
Я искал бесконечно красивых
И бессмертно влюбленных в молву.
Он не знает уединения, потому что там уснет его душа, и только в "ликовании троттуара"
вдохновляется его муза. Только в уличном беспорядочном движении раскрывается перед ним тайна; и
ясной становится ему скрытная жизнь человеческой души. Он должен видеть эту "цепь фонарей",
протянувшуюся "сквозь улицы сонные", эти улицы, пьяные от криков, эти "солнца в сверканьи витрин".
Он любит "блистательную ложь" города, "запах пламенный духов", раскрашенные пунцовые губки и
"синеватые дуги бровей". Обстановка его поэзии - те картины, которые так одинаковы с тех пор, как
возникли большие города. Это те рамки, в которые втиснула жизнь мира буржуазная культура.
Золотящийся крендель булочной, вдали "над пылью переулочной", "испытанные остряки", заломившие
котелки и каждый день гуляющие с дамами среди канав, сонные лакеи, стоящие у ресторанных столиков,
шуршание шелка дамских платьев, эти раздражающие, дурманящие звуки и краски вскормили музу
Блока.
По вечерам над ресторанами
Горячий воздух дик и глух,
И правит окриками пьяными
Стр.1