Только единственный сын Анны Павловны, Александр Федорыч, спал, как
следует спать двадцатилетнему юноше, богатырским сном; а в доме все
суетились и хлопотали. <...> Чуть кто-нибудь
стукнет,
громко
заговорит, сейчас, как раздраженная львица, являлась Анна Павловна и
наказывала неосторожного строгим выговором, обидным прозвищем, а иногда, по
мере гнева и сил своих, и толчком. <...> А суматоха была оттого, что Анна Павловна отпускала сына в Петербург на
службу, или, как она говорила, людей посмотреть
и
себя
показать. <...> Не одна она оплакивала разлуку: сильно горевал тоже
камердинер
Сашеньки, Евсей. <...> Евсей прочно занимал место и за печкой
и в сердце Аграфены. <...> Прощай, теплый угол,
прощай, Аграфена Ивановна, прощай, игра в дураки, и кофе, и водка, и наливка
- все прощай! <...> - Аграфена Ивановна!.. - сказал он жалобно и нежно, что не совсем шло к
его длинной и плотной фигуре. <...> - Эх, Аграфена Ивановна!.. - повторил он лениво, вздыхая и поднимаясь
со стула и тотчас опять опускаясь, когда она взяла полотенце. <...> - Аграфена! - раздалось вдруг из другой комнаты, - ты никак с ума
сошла! разве не знаешь, что Сашенька почивает? <...> - Прощайте, прощайте! - с громаднейшим вздохом сказал Евсей, последний денек, Аграфена Ивановна! <...> - Матушка, Аграфена Ивановна! - начал он умоляющим голосом, обняв ее за талию, сказал бы я, если б у ней был хоть малейший намек на талию. <...> Она отвечала на объятие локтем в грудь. <...> - Матушка, Аграфена Ивановна! - повторил он, - будет ли Прошка любить
вас так, как я? <...> Навстречу Анне Павловне шел и сам Александр Федорыч, белокурый молодой
человек, в цвете лет, здоровья и сил. <...> - Что это ты, мой дружок, как заспался, - сказала Анна Павловна, - даже
личико отекло? <...> Между деревьями пестрели цветы, бежали в разные стороны дорожки, далее тихо
плескалось в берега озеро, облитое к одной стороне золотыми лучами утреннего
солнца и гладкое, как зеркало; с другой - темно-синее, как небо, которое
отражалось в нем, и едва подернутое <...>
Обыкновенная_история.pdf
И.А.Гончаров. Обыкновенная история
---------------------------------------------------------------------------Подготовка
текста и примечания А.П. Рыбасова
Собрание сочинений в восьми томах. Т. 1. М.: Государственное
издательство художественной литературы, 1952
OCR Гуцев В.Н.
---------------------------------------------------------------------------Роман
в двух частях
В настоящем издании "Обыкновенная история" печатается по тексту второго
прижизненного Полного собрания сочинений И.А. Гончарова, Спб. 1886 - 1889,
т. 1, с проверкой и исправлением по предшествующим изданиям, начиная с
"Современника". Исправления явных описок автора в каждом отдельном случае не
оговариваются.
* ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *
I
Однажды летом, в деревне Грачах, у
небогатой помещицы Анны Павловны
Адуевой, все в доме поднялись с рассветом, начиная с хозяйки до цепной
собаки Барбоса.
Только единственный сын Анны Павловны, Александр Федорыч, спал, как
следует спать двадцатилетнему юноше, богатырским сном; а в доме все
суетились и хлопотали. Люди ходили, однакож, на цыпочках и говорили шопотом,
чтоб не разбудить молодого барина. Чуть кто-нибудь стукнет,
громко
заговорит, сейчас, как раздраженная львица, являлась Анна Павловна и
наказывала неосторожного строгим выговором, обидным прозвищем, а иногда, по
мере гнева и сил своих, и толчком.
На кухне стряпали в трое рук, как будто на десятерых, хотя все
господское семейство только и состояло, что из Анны Павловны да Александра
Федорыча. В сарае вытирали и подмазывали повозку. Все были заняты и работали
до поту лица. Барбос только ничего не делал, но и тот по-своему принимал
участие в общем движении. Когда мимо его проходил лакей, кучер или шмыгала
девка, он махал хвостом и тщательно обнюхивал проходящего, а сам глазами,
кажется, спрашивал: "Скажут ли мне, наконец, что у нас сегодня за суматоха?"
А суматоха была оттого, что Анна Павловна отпускала сына в Петербург на
службу, или, как она говорила, людей посмотреть и себя показать.
Убийственный для нее День! От этого она такая грустная и расстроенная.
Часто, в хлопотах, она откроет рот, чтоб приказать что-нибудь, и вдруг
остановится на полуслове, голос ей изменит, она отвернется в сторону и
оботрет, если успеет, слезу, а не успеет, так уронит ее в чемодан, в который
сама укладывала Сашенькино белье. Слезы давно кипят у ней в сердце; они
подступили к горлу, давят грудь и готовы брызнуть в три ручья; но она как
будто берегла их на прощанье и изредка тратила по капельке.
Не одна она оплакивала разлуку: сильно горевал тоже камердинер
Сашеньки, Евсей. Он отправлялся с барином в Петербург, покидал самый теплый
угол в дому, за лежанкой, в комнате Аграфены, первого министра в хозяйстве
Анны Павловны и - что всего важнее для Евсея - первой ее ключницы.
За лежанкой только и было места, чтоб поставить два стула и стол, на
котором готовился чай, кофе, закуска. Евсей прочно занимал место и за печкой
и в сердце Аграфены. На другом стуле заседала она сама.
История об Аграфене и Евсее была уж старая история в доме. О ней, как
обо всем на свете, поговорили, позлословили их обоих, а потом, так же как и
обо всем, замолчали. Сама барыня привыкла видеть их вместе, и они
блаженствовали целые десять лет. Многие ли в итоге годов своей жизни начтут
десять счастливых? Зато вот настал и миг утраты! Прощай, теплый угол,
прощай, Аграфена Ивановна, прощай, игра в дураки, и кофе, и водка, и наливка
Стр.1