Книжный развал Ольга Пахомова-Скрипал¸ва «И понимать простую красоту за гранью боли… <...> » Нечасто трагическая музыка стихотворений остается в читателе навсегда, он ударяется о нее, как о событие жизни, меняющее русло неспешного обывательского мировосприятия. <...> И здесь можно говорить о расширении души по аналогии с расширением сознания. <...> Техника версификации при этом играет второстепенную роль, потому задумываешься над тем, как сделано стихотворение, — душа молчит. <...> Стихи совсем немногих поэтов, моих современников и старшего поколения, звучат во мне, к ним хочется вернуться и свериться с ними. <...> И это и есть, по моему убеждению, главный, если не единственный, критерий подлинности поэзии. <...> В числе этих немногих поэтов — Евгений Блажеевский. <...> За расхожей фразой «поэт пишет кровью сердца» — жестокая реальность: степень восприимчивости поэта к миру делает его крайне уязвимым. <...> Отсюда — попытки уйти от этой реальности хотя бы на время, выпасть из боли, выключить себя, «ибо жизнь страшнее смерти. <...> » В известном смысле ранняя смерть поэта — тоже защита (если хотите — протест). <...> Насколько Евгений Блажеевский был тонкокож, можно судить по воспоминаниям друзей и, конечно, по его пронзительному творчеству, где проступает «тайная связь» его ремесла «с избытком и жаждою боли». <...> Еще довольно молодым человеком он напишет стихотворение, которое потом войдет в диптих «1972», где эта тайная связь манифестируется ярко и недвусмысленно: пристальность внимаЕвгений Блажеевский. <...> : Арт Хаус медиа, 2015. ния поэта к маргинальному миру есть не что иное, как отклик на пушкинский призыв милости к падшим. <...> И я, любивший разглагольствовать И ставить многое на вид, Тогда почувствовал, о Господи, Что эта грязь во мне болит, Что я, чужою раной раненный, Не обвинитель, не судья. <...> Поэт имеет право на обобщения, поскольку судьба его — тосковать сердцем и плакать с плачущими, ее не отменишь, судьба, которую безоговорочно приняли лучшие люди из поколения <...>