Н. Дурова
Угол
Русская светская повесть первой половины XIX века
М., "Советская Россия", 1990
OCR Бычков М. Н.
В ясный солнечный день первого мая тьма карет, колясок, ландо и кабриолетов быстро катилась к
месту гулянья. Стекла опущены; в окнах экипажей видны прелестные лица дам, миловидных детей и то
там, то сям важные физиономии военачальников, градоначальников и всех других начальников.
Пешеходы идут густою толпою по тротуарам, толпятся и теснятся близ качелей, балаганов, подходят к
экипажам, рассматривают красоту их, красоту упряжи, красоту лошадей; есть из них и такие, которые
мыслят возвышеннее и смотрят только на красоту сидящих в экипажах.
Но вот мчится карета прекрасная и дорогая; все так отлично: лошади картинные, упряжь
блестящая, кучер красавец, форейтор, как Купидон! Что же после этого должно быть внутри кареты? Уж,
верно что-нибудь такое, для чего не подобрать ни сравнений, ни выражений.
Карета въехала в ряд; началось важное, плавное, церемонное гулянье, развлекаемое разного рода
представлениями на площади. К окну прекрасной кареты то и дело подлетали на бодрых конях ловкие, а
иногда и лихие наездники с белыми перьями на шляпах; иногда подходил какой-нибудь пешеход в
сюртуке, по сукну и покрою которого можно было узнать или, по крайности, заключить, сколько тысяч
годового дохода укладывается в его карманы.
И кавалерия и инфантерия раскланивались очень учтиво с сидящими в карете, но легкая, чуть
приметная усмешка, которою сопровождался поклон их, была как-то неуместна, судя по блистательной
наружности экипажа тех особ, к которым относилась. Кто не видал бы кареты, а видел только поклон и
усмешку, тот подумал бы, что особы, принимающие подобные знаки вежливости, едут на наемных
дрожках. После этого простительно уже заглянуть в окно кареты и вместе послушать, что говорят эти
шалуны, которые с полчаса уже как заставляют делать то курбеты, то лансады своих английских кобылиц,
почти вплоть у окна красивого экипажа.
-- Ecoutez George! {Послушайте,Жорж! (фр.).} Отъедем немного подалее.
-- Зачем?
-- Как зачем? Неужли же нам тут оставаться до конца гулянья?
-- Почему ж нет? Разве не все равно, где ехать? И разве можно иметь лучшее место, как теперь
наше?
-- О, уж очень можно; у всякого свой вкус, посмотри на четвертую карету впереди нас, видишь ли,
какой блестящий рой окружает ее; а кажется, внутри ее...
-- Несметное богатство!-- отозвался молодой гусар князь С***, и, дав шпоры арабскому жеребцу
своему, вмиг присоединился к толпе кавалеристов, красующихся близ кареты с несметным богатством.
-- Видишь, Жорж! отъедем же и мы; пожалуйста, отъедем, хоть для того, чтоб я мог говорить с
тобою не вполголоса. Я хочу рассказать тебе кое-что о твоей очаровательной Уголлино.
-- Стыдно тебе, Адольф!
-- Pardon! Mille pardone, mon ami! {Тысяча извинений, мой друг! (фр.).} Но, право, я предпочитаю
назвать ее Уголинно, хоть это тебя и сердит, нежели истерзать слух и выломить язык, выговаривая:
"Фетинья Федотовна".
-- Что правда -- то правда, Жорж; имя твоего кумира приводит в замешательство всякого
порядочного человека; его нельзя выговорить, не покраснев до ушей и не сделавшись смешным самому
себе.
-- А фамилия! Верно, Мефистофель думал целые три дня, пока подобрал такое гармоническое
соединение имени с фамилией: "Фетинья Федотовна Федулова, дочь Федота Федуловича Федулова!"
Дивная поэзия!
-- Однако ж это очень жаль, что такое миленькое существо так смешно называется.
Молодые люди, говоря это, отъехали довольно далеко от прекрасной и богатой кареты; один
только Жорж не оставил своего места у окна ее, пока не завидел вдали великолепного ландо, едущего
прямо к тому месту, где он был. Молодой человек заставил лошадь свою сделать два или три мастерских
лансада, которые, дав ему возможность выказать ловкость свою и искусство, отдалили его на
Стр.1