ГРАНЯМ"-40 ЛЕТ Вступая в пятое десятилетие Сорок лет — это уже почти целая жизнь не только для человека, но и для Дела, каким является журнал. <...> Как и для человека, перебродили в одном котле надежды, поиски, страхи юности, находки и ошибки, взлеты и падения молодости, перекипев в звонкий сплав, называемый опытом. <...> Журнал родился на исходе первого послевоенного года в Германии, только-только начинавшей приходить в себя от обморока национального военного поражения, национального стыда за смертелькейшие грехи перед другими народами, от невиданного в ее истории разрушения духа и экономики. <...> Еще тлели реальные руины городов и деревень, напоминая, не давая забыть. <...> Но этот же тлен чужих пожарищ напоминал о своих, родных руинах и пожарищах нескольким миллионам бьазших советских подданных, волею судьбы оказавшихся на чужой земле. <...> Разве это можно назвать эмиграцией в сегодняшнем понимании? <...> Это был ИСХОД, не в сорок четвертом или сорок третьем начавшийся, а еще в сорок первом, во всех этих бесчисленных и бессмысленных "котлах" и "окружениях". <...> В конце же войны уходили не гордые одиночки, не эксплуататорские сословия, не высокообразованный интеллигентский орден — уходило НАСЕЛЕНИЕ, уходило в буквальном смысле — пешком и за обозами, как еще и сегодня 252 уходят на утлых лодчонках вьетнамские или камбоджийские беженцы через гиблые южные моря. <...> И в той толпе могли идти рядом вдова с шестью детьми, никому ничего не должная, и ректор какого-нибудь столичного университета, который годами вдалбивал в молодые головы "истины" вроде такой, что Маркс поставил Гегеля с головы на ноги. <...> А не было ли все это тем почти уникальным явлением в русской истории, когда пропасть между народом и интеллигенцией, о которой так сокрушался Ленин, сократилась почти до нуля — когда и платоновский прототип мужика и "красный" профессор вдруг сходились на сермяжной правде солженицынского дворника: "Волкодав прав — людоед нет"? <...> Вот в этой обстановке <...>