Блестящий представитель философской мысли русского зарубежья Федор Августович Степун после Февральской революции 1917 года с горечью отмечал, что «не только русский, но и обрусевший немец крепок задним умом». <...> Воспоминания о долгожданной революции не оставляли его. <...> Тогда это казалось символичным: «лед» всевластия монархии пробило половодье вечно юной и прекрасной свободы… <...> Степуна трагедия февраля 1917 года была и его личной трагедией. <...> Он не мог простить себе близорукости размечтавшегося о демократии интеллигента. <...> Как философ, Степун знал, что в политике, впрочем как и в обычной жизни, чудес не бывает. <...> Однако поверил в «чудо», уверовал в то, что самодержавная Россия в одночасье перевоплотится в самую демократическую страну в мире и явью станут заветные мечты российской интеллигенции «о царстве всеобщей свободы». <...> После Февраля тысячи российских интеллигентов находились в эйфории от внезапного крушения монархии. <...> Пьянили неповторимые ароматы весны и радость от осознания свершившегося – столь ненавистное самодержавие, веками 2 36 «душившее» Россию, уходило в небытие. <...> Русская интеллигенция не просто грезила демократией, а десятилетиями готовила революцию. <...> Действительно, быть интеллигентом и лояльно относиться к правительству считалось не просто «плохим тоном», «отсутствием должного воспитания и образования», а махровым, буквально «пещерным» консерватизмом. <...> Подобных «особей» интеллигенция не относила к людям своего круга. <...> Они были «рабами власть предержащих», лакеями всесильной бюрократии. <...> Думать следовало о революции с ее широчайшими горизонтами новой государственности, открывающей просторы творчеству, самореализации и самоутверждению. <...> К России относились пренебрежительно – страна рабов, рутины, полицейского произвола. <...> Не зря в православной традиции мечтательность считалась грехом. <...> Она уводила из действительности: из мира Божьего в мир вымышленный, придуманный человеком. <...> Революция <...>