Алексеева и воспоминания об отце В. М. Алексеевой-Борель НЕКОТОРЫЕ ЗАМЕТКИ И ПИСЬМА ПОСЛЕ МОЕГО ОТЧИСЛЕНИЯ ОТ КОМАНДОВАНИЯ Июнь 1917 Генералу Скугаревскому 1 Как ни тяжело было за последние месяцы командование армиями, как ни быстро шло разложение частей, я не решился бы сам оставить управление и обратиться в постороннего зрителя борьбы, которой в течение почти трех лет отдал все свои силы без остатка. <...> Сознание обязанностей и долга перед родиной заставляло бороться со своей слабостью, искать пути к оздоровлению больного организма армии и жить надеждою, что болезнь еще не окончательно подорвала ее духовные силы. <...> Не ведая, что творят, не заглядывая в будущее, мирясь с позором нации, с ее неминуемым упадком, они — эти темные силы — видели только одно, что начальник армии, дерзающий иметь свое мнение, жаждущий возрождения в армии порядка и дисциплины, живущий мыслью, что русская армия не имеет права сидеть сложа руки в окопах, а должна бить неприятеля и освобождать наши русские земли, занятые противником, — для них неудобен и нежелателен. <...> Распоряжение это не явилось для меня неожиданным, хотя проезжавший мимо Могилева 20/V Керенский, разговаривавший со мною около часа, не нашел достаточного мужества высказать мне это откровенно, несмотря на то, что (как оказалось затем) на пути уже объявлял всем, что „Алексеев должен оставить свой пост". <...> Ко мне правительством был командирован генерал, имя которого, после возрождения нашей армии, будет записано на позорную доску, чтобы убедить меня в необходимости отменить приказ 2 . <...> По общему настоянию, я просил правительство вызвать всех гл-щих в Петроград и выслушать их в соединенном заседании министров, Исполн. <...> Так произошел вызов нас в Петроград и закрытое длительное заседание 4/V. <...> Керенский где-то и кому-то выразил свою заслугу перед Россией, что „он в 24 часа обновил высший командный состав". <...> Тяжелое, гнетущее чувство заставило меня написать эти строки, чувство <...>