ГРА Н М можно не обращать внимания, т. к. их удивительно мало для книги такого рода (хотя критики, любящие «в обуви ошибку указать» с удовольствием заметят, что «Дума про Опанаса» названа «Думой об Опанасе»). <...> Н о эти мелочи почти незаметны невооруженному глазу, а крупные воз147 ражения на книгу, в конечном счете, могут оказаться весьма спорными. <...> Ее нужно считать значительным вкладом в изучение советского периода русской литературы. <...> Это книга большого охвата, серьезного подхода и беспристрастной оценки. <...> Но даже не да - ром воплощения образов, думается, обусловлена новизна и значительность «Семьи» в современной русской свободной литературе. <...> сумела наш призрачный эмигрантский быт — весь в узких рамках времени и места — освободить из этих ра - мок, поставить читателя лицом к лицу пе - ред вечно-людским. <...> Нов и язык автора: до Федоровой у нас так не писали. <...> Но в данном случае это не неуспех эпигона, а, напротив — находка, творческая удача самостоятельного автора; место действия романа — британская концессия Тяньцзыня во время японо-китайской войны, и сам быт «Семьи» тесно переплелся с британским колониальным бытом. <...> «Семья» — это, если угодно, эпопея эмигрантской жизни, история одной из бесчиоленнык русских семей, разметаннььх по белу свету. <...> Но Семья в романе-эпопее возвышается до коллективного героя, до символа, как символическими становятся и образы ее героев: Бабушки (один из самых правдивых и трогательных образов в русской литературе, впервые выведенный с такой жизненной убедительностью), Матери, племянника-Пети, дочери-Л иды, сьпнаДимы и даже. <...> Нью-Йорк, 1952. антскои жизни персонажи «Семьи»: спившаяся английская леди и ее брат, взрослый ребенок-профессор и его жена, профессиональная гадалка из Бессарабии — мадам Милица, китаянка Ама, мистер Оун, вежливо улыбающиеся японские джентельмены, неизменно спрашивающие о здоровьи. <...> Должно быть под впечатлением пережитого, во втором плане романа — жизни уже <...>