А если и пролетит, то будет это иная гимназистка. <...> Чтото выгорело в сердцах людей, почему нельзя вернуться к этому времени, когда так легко верилось, что всеобщее счастье сразу за поворотом дороги. <...> Парадоксальность, фантастичность всего этого ведь в том именно и состоит, что те, кто раскачивал ту Россию, сами, со своей наивной, но светлой верой в счастье для всех, придавали особенную привлекательность общей картине. <...> Но она должна жить в нашей памяти, чтобы не уподобиться тем, кто, по слову Лескова, думает, что «весь русский род наседка только вчера под крапивой вывела». <...> Спасибо Тырковой-Вильямс за то, что помогает нам не забыть, что заражает нас своей любовью, своей верой в то, что это неповторимое, хотя и живет только в прошлом, но при желании, при вере и любви, всегда может быть с нами, всегда может нас направлять и учить. <...> А. К. Христианская муза Раскрывая книгу стихов какого-либо поэта, ищешь прежде всего того личного, неповторимого, что выделяет его, делает непохожим на других. <...> В сборнике Екатерины Таубер (кстати, почему так странно названном? <...> Не проще ли: «Плечом к плечу»?) внимание не задерживается на таких, по существу, хороших, но не самобытных стихах, как элегия «О, город юности моей ., или на рассудочном (с архаическими ланитами) «Чтоб говорить об этом, нужно годы» . <...> Ищешь «необщего выражения» и находишь его в густоте наложенных на полотно красок, в игре свето-теней в смолистый летний полдень, в пасторальной напоённости медом и зноем. <...> «Высока зеленая пшеница, Пышны липы круглые над ней. <...> Старичок на солнце, у порога Одичавшей хижины седой, Ослики на узеньких дорогах. <...> Париж 1955 г. Перелистывая страницы сборника, невольно задерживаешься на четырнадцатой («На страшном суде»): «Как жених, ты снова станешь справа, И высок и прям, Прожитого беспорочной славой Пораженный сам, Понимая: поздно, не до лести В судный страшный час. <...> (Хотя, впрочем, в сборнике Екатерины Таубер, — на этот раз! — больше статики, чем» динамики <...>