Павел Васильевич Анненков
Исторические и эстетические вопросы в романе гр. Л. Н. Толстого "Война и мир"
Критика 60-х годов XIX века / Сост., преамбулы и примеч. Л. И. Соболева. -- М., ООО
"Издательство Астрель": ООО "Издательства АСТ", 2003. (Библиотека русской критики)
OCR Бычков М. Н.
Мы основываем право свое говорить о новом, еще не оконченном произведении гр. Л. Н.
Толстого, во-первых, на громадном его успехе в публике, что ставит его в ряды явлений, вызывающих
исследование, а во-вторых, на самом богатстве и полноте содержания трех вышедших теперь частей
романа {Четвертая и последняя часть обещана в непродолжительном времени1.}, которые обнаружили
вполне весь замысел автора и все его цели, вместе с изумительным талантом осуществления и достижения
их. Мы не боимся сказать парадокс, если выразим мнение, что и при меньшем развитии творческих сил и
художнических способностей исторический роман из эпохи, столь близкой к современному обществу,
возбудил бы напряженное внимание публики. Почтенный автор очень хорошо знал, что затронет еще
свежие воспоминания своих современников и ответит многим их потребностям и тайным симпатиям,
когда положит в основу своего романа характеристику нашего высшего общества и главных
политических деятелей эпохи Александра I, с нескрываемой целию построить эту характеристику на
разоблачающем свидетельстве преданий, слухов, народного говора и записок очевидцев. Труд предстоял
ему немаловажный, но зато в высшей степени благодарный. Он приступил к нему, как оказывается из
последствий, с твердым убеждением, что есть возможность разрешить многосложную выбранную им тему
в обычных условиях романа и доставить ей этим путем весь тот литературный успех, весь тот радушный
прием, который она, по своей своевременности и жгучей занимательности, встретила бы везде, где бы ни
появилась.
Уже в смелом тоне первых картин романа, которые были напечатаны с год тому назад в "Русском
вестнике"2 и тогда же возбудили общее внимание, заключалось нечто похожее на заявление автора о
своем призвании подарить публику произведением, которое, не переставая быть романом, было бы в то
же время историей культуры по отношению к одной части нашего общества, политической и социальной
нашей историей в начале текущего столетия вообще и которое могло бы представить из себя любопытное
и редкое соединение олицетворенных и драматизированных документов с поэзией и фантазией
свободного вымысла. Все, что было тогда предвещанием, явилось теперь делом решенным -- и решенным,
надо сказать, с изумительной ловкостью. Не только автор нигде не обнаружил сомнения и колебания
перед обширностию и исполнимостию выбранной задачи, но он словно растет ввиду затруднений, ею
представляемых, творческие силы его словно напрягаются с приближением к некоторым опасным местам,
где связь романа с историей держится на волоске. Разбив все содержание задачи на множество сцен и
отдельных картин, он разрешает ее таким образом по частям, по-видимому, без всякого остатка, кроме
того, который под сцены и картины не подходит; но о важности этого исторического остатка, не
попавшего у него в переделку, мы говорим далее. Теперь нам нужно только знать, что мы имеем перед
собою громадную композицию, изображающую состояние умов и нравов в передовом сословии "новой
России", передающую в главных чертах великие события, потрясавшие тогдашний европейский мир,
рисующую физиономии русских и иностранных государственных людей той эпохи и связанную с
частными, домашними делами двух-трех аристократических наших семей, которые высылают на это
позорище3 несколько членов из своей среды.
Всех более посчастливилось при этом молодому князю Болконскому, адъютанту Кутузова,
страдающему пустотой жизни и семейным горем, славолюбивому и серьезному по характеру. Перед ним
развивается вся быстрая и несчастная наша заграничная кампания 1805--1807 годов со всеми
трагическими и поэтическими своими сторонами; да кроме того, он видит всю обстановку
главнокомандующего и часть чопорного австрийского двора и гофкригсрата. К нему приходят
позироваться император Франц, Кутузов, а несколько позднее -- Сперанский, Аракчеев и проч., хотя
портреты с них -- и прибавим -- чрезвычайно эффектные снимает уже сам автор. Каждое из этих и других
лиц является на сеанс со своей крупной физиономической чертой, отысканной в нем отчасти историей,
отчасти анекдотом, всего более анекдотом4. Второе место за Болконским занимает молодой граф
Безухий5, вялый, но добродушный и симпатичный человек, перед которым масонские ложи того времени
Стр.1