Н. Н. Златовратский
Авраам
Составитель, автор вступительной статьи и комментариевЮ. В. Лебедев
Крестьянские судьбы: Рассказы русских писателей 60--70-х годов XIX века / Вступ. статья и
коммент.Ю. В. Лебедева. --М.: Современник, 1986.-- (Сельская б-ка Нечерноземья).
OCR Бычков М.Н.
Лето я провел в одной деревеньке, верстах в двадцати от губернского города, значит -- "на даче",
как говорят в провинции, хотя вся дача моя заключалась в светелке, нанятой за три рубля во все лето у
крестьянина Абрама.
Абрам был мужик лет шестидесяти с лишком, высокого роста, довольно плотный, с широкою,
сивою бородой и большими глазами, смотревшими из-под навеса седых бровей. Вообще, несмотря на
лета, он очень сохранился; в нем не замечалось старческой дряхлости, но сам он, заметно, желал казаться
дряхлее, изредка покряхтывая, пощупывая свою поясницу и горбясь более, чем, может быть, следовало.
К такому невинному "остариванию себя", если можно так выразиться, он стал прибегать с тех пор, как
вырастил и пристроил сыновей и почувствовал, что страда крестьянской жизни, которую он тянул в
продолжение полувека, как будто отлегла от него. Он вступил уже в число "стариков", в этот ареопаг
крестьянского мира1. Не кряхтеть и не горбиться было нельзя, это требовалось для поддержания
неотъемлемо принадлежащих этому званию прав: права сидения под вечер на завальне у общинной
житницы, среди седовласых сверстников в нахлобученных по уши шляпах-гречневиках, права
неторопливых и солидных рассуждений на темы, что "без бога ни до порога", что "обычай блюди", что
"старики на душу греха брать не станут" и т. п., наконец, права выпивания с подобающею важностью
штрафной косушки, с приличными насчет штрафованного изречениями. Этого, впрочем, показалось
Абраму недостаточно; ему хотелось закрепить за собой право не только на звание "старика" просто, но
еще и "благомысленного старика", носителя и хранителя старозаветных "дедовских" преданий, исконной
морали и обычного культа. Вот почему, отделив младшего сына, выдав замуж дочерей и приведя, таким
образом, согласно вековым традициям, к вожделенному концу все, что требуется по идеалу
обстоятельного крестьянства, Абрам сказал детям: "Ну, родные, потрудился я для вас довольно; теперь
надо мне и для своей души потщиться, сколь моей силы хватит. Пора и об душе дать старику подумать".
Решив таким образом, Абрам пошел к священнику и принял от него благословение в путь за сбором с
доброхотных дателей на украшение местной убогой церкви. Сбирал он, ходя по святой Руси, три года, и
только месяца за два до того, как я познакомился с ним, вернулся в свою родную деревню. Теперь он уже
был вполне "благомысленным стариком", почитаемым причтом, с батюшкой во главе, выбранный миром
в помощники церковного старосты и в десятские своей деревни, он мог мирно доживать свой век, являя
собою перед молодым поколением деревни тот идеал мирного и трудового крестьянского жития,
который осуществил он в своей жизни.
Жить мне у Абрама было хорошо, покойно. В семье его старшего сына Антона, с которым он жил
по уговору вместе, по отделении младшего, была "истинно райская тишина", как выражался он.
Действительно, его сын Антон и невестка Степанида были очень мирные люди, молчаливые,
добродушные.
Преимуществом вставать раньше всех, со вторыми петухами, как известно, пользуются в
деревнях старики, чем они обыкновенно и любят кольнуть глаза своим молодым невесткам. Но этим
преимуществом редко удавалось похвастаться Абраму. Антона не приходилось ему будить. Когда еще
старик начинал только кряхтеть на печи и расправлять свои старые кости, Антон большею частью уже
поспевал умыться, разбудить жену. А когда показывался первый бледноватый свет, он уже выезжал из
деревни, первый размахивая вереею в околице, молился на видневшуюся вдали колокольню погоста,
надевал шляпу, тихо и ласково вскрикивал на лошадь и, торопливо шагая, пропадал вместе с нею в
густой мгле стоявшего над потным, болотистым лугом утреннего тумана. Когда же Абрам наконец
соскакивал с печи и, почесываясь, подходил к окну, чтобы справиться о погоде, у Степаниды уже ярко
горело и трещало на очаге пламя и кипел в чугуне картофель. Пока дед молился, кладя истово, "по
старине", низкие поклоны, на улице раздавался пастушеский рожок, хлопанье и скрип ворот, рев
Стр.1