В. А.Жуковский
О САТИРЕ И САТИРАХ КАНТЕМИРА
Воспроизводится по изданию: В.А. Жуковский. Собрание сочинений в 4 т. М.; Л.:
Государственное издательство художественной литературы, 1960. Т. 4.
Оригинал здесь: Русская виртуальная библотека.
Кантемир принадлежит к немногим классическим стихотворцам России; но редкий из русских
развертывает его сатиры, ибо старинный слог его пугает читателя, который ищет в стихах одного легкого
удовольствия. Кантемира можно сравнить с таким человеком, которого суровая наружность сначала не
предвещает ничего доброго, но с которым надобно познакомиться короче, чтоб полюбить его характер и
потом находить наслаждение в его беседе. Обративши на сего стихотворца внимание наших читателей,
мы надеемся заслужить от них благодарность; но предварительно позволяем себе войти в некоторые
рассуждения о сатире.
Какой предмет сатиры? Осмеяние человеческих заблуждений, глупостей и пороков. Смех
производит веселость, а веселость почитается одним из счастливейших состояний человеческого духа. Во
всех нам известных языках, говорит Адиссон, находим метафору: поля смеются, луга смеются; это
служит доказательством, что смех сам по себе есть что-то и привлекательное и любезное, Смех оживляет
душу, или рассевая мрачность ее, когда она обременяема печалию, или возбуждая в ней деятельность и
силу, когда она утомлена умственною, трудною работою. По словам Сульцера, смех бывает двоякого
рода: или чистый, просто располагающий нас к веселости; или сложный, то есть соединенный с чувствами
и понятиями посторонними. Предмет сам по себе забавный заставляет нас смеяться, и более ничего: вот
чистый смех; но если под личиною смешного скрывается что-нибудь отвратительное или достойное
презрения, тогда необходимо со смехом должно соединиться в нашей душе и чувство досады,
негодования, отвращения; вот что называется смехом сложным. Дарование смешить остроумно
принадлежит весьма немногим. Редкий имеет способность замечать смешные стороны вещей, находить
неожиданное сходство между предметами нимало не сходными или соединять такие предметы, которых
соединение или неестественно, или чудесно; а все это составляет сущность смешного. С первого взгляда
сия шутливость, или колкая, или живая, покажется свойством человека веселого: но веселость есть
характер, а дарование находить в предметах забавную сторону или созидать воображением предметы
смешные есть принадлежность ума, неразлучная с другими важнейшими его качествами. Человек, по
характеру своему веселый, все видит с хорошей стороны; и люди и мир принимают на себя, так сказать,
цвет его сердца; все для него ясно; он может смеяться, потому что смех и радость почти одно и то же: но
он менее способен замечать смешное, то есть противоречащее нашему понятию и чувству, ибо для сего
необходимо нужно иметь несколько того едкого остроумия, которое несообразно с характером кроткой и
снисходительной веселости. Напротив, человек, имеющий дар насмешки, почти всегда имеет и характер
важный и ум глубокомысленный. Чтобы найти в предмете смешную, для обыкновенного взора
незаметную сторону, надлежит рассмотреть его со всех сторон, а для сего потребны размышление и
проницательная тонкость; чтобы заметить, в чем удаляется тот или другой характер, тот или другой
поступок от правил и понятий истинных, и потом сие отдаление представить смешным, потребно иметь
ясное и полное понятие о вещах, колкое остроумие, дух наблюдательный и воображение живое: все это
более или менее не принадлежит к характеру ясной и, может быть, несколько легкомысленной веселости.
Из всего сказанного выше следует, что дарование замечать смешные стороны предметов, соединенное с
искусством изображать их разительно для других, есть дарование гениев редких.
И сие дарование может быть или благодетельно, или вредно как в общежитии, так и в словесности
-- но круг вреда и пользы, от него проистекающих, несравненно обширнее в последней. Насмешка сильнее
всех философических убеждений опровергает упорный предрассудок и действует на порок: осмеянное
становится в глазах наших низким; а вместе с уважением к вещи теряется и наша к ней привязанность. Не
должно думать однако, чтобы насмешка могла исправить порочного: она только открывает ему дурные
стороны его и, может быть, живее только дает чувствовать необходимость украсить их личиною
приятного. Но цель моралиста -- каким бы он оружием ни действовал, насмешкою или простым
убеждением, -- не есть невозможное исправление порока, а только предохранение от него души
неиспорченной или исцеление такой, которая, введена будучи в обман силою примера, предрассудка и
навыка, несмотря на то, сохранила ей свойственное расположение к добру. Насмешка есть оружие
предохранительное; ничто лучше ее не охлаждает воображения, излишне воспламененного; она
Стр.1