Евгений Замятин
ДЕСЯТИМИНУТНАЯ ДРАМА
Оригинал здесь: http://lib.aldebaran.ru
Трамвай No 4, с двумя желтыми глазами, несся сквозь холод, ветер, тьму вдоль замерзшей Невы.
Внутри вагона было светло. Две розовые комсомолки спорили о Троцком. Дама контрабандой везла в
корзинке щенка. Кондуктор тихо беседовал с бывшим старичком о Боге. Кроме автора, никто из
присутствующих не подозревал, что сейчас они станут действующими лицами в моем рассказе, с
волнением ожидающими развязки десятиминутной трамвайной драмы.
Действие открылось возгласом кондуктора:
-- Благовещенская площадь, -- по-новому площадь Труда!
Этот возглас был прологом к драме, в нем уже были налицо необходимые данные для
трагического конфликта: с одной стороны -- труд, с другой стороны -- нетрудовой элемент в виде
архангела Гавриила, явившегося деве Марии.
Кондуктор открыл дверь, и в вагон вошел очаровательный молодой человек с нумером
московских "Известий" в руках. Молодой человек сел напротив меня, старательно подтянул на коленях
нежнейшие гриперлевые брюки и поправил на носу очки.
Очки, разумеется, были круглые, американские, с двумя оглоблями, заложенными за уши. В этой
упряжи одни, как известно, становятся похожими на доктора Фауста, другие -- на беговых жеребцов.
Молодой человек принадлежал к последней категории. Он нетерпеливо бил в пол лакированным
копытом ботинка; ему надо вовремя, точно попасть на Васильевский остров к полудеве Марии, а
кондуктор все еще задерживал на остановке вагон и не давал звонка. Впрочем, кондуктора нельзя
винить: не мог же он отправить вагон, пока там не появится второй элемент, необходимый для
драматического конфликта.
И наконец он появился. Он вошел, утвердил на полу свои огромные валеные сапоги и крепко
ухватился за вагонный ремень. Ни для кого, кроме него, не ощутимое землетрясение колыхало под его
ногами, он покачивался. Покачиваясь, плыл перед ним чудесный мир: две розовые комсомолки,
замечательный щенок...
-- Тютька, тютька... Тютёчек ты мой!
Он нагнулся -- погладить щенка, но невидимое землетрясение подкосило его, и он плюхнулся на
скамью рядом со мной, как раз напротив лакированного молодого человека.
-- Н-ну... Н-ну, и выпил... Ну, и что ж? -- сказал он. -- Им-мею полное право, да! Потому -- вот
они мозоли, вот, глядите!
Он продемонстрировал трамвайной аудитории свои ладони и тем избавил меня от необходимости
объяснить его социальное происхождение: оно и так очевидно. И, очевидно, не случайно, волею судьбы
и моей, они были посажены друг против друга: мой сосед в валенках и лакированный человек.
Очки у молодого человека блестели. И блестели зубы у моего соседа -- белые, красивые -- от
ржаного хлеба, от мороза, от широкой улыбки. Покачиваясь, он путешествовал улыбкой по лицам, он
проплыл мимо розовых комсомолок, кондуктора, дамы со щенком -- и остановился, привлеченный
блеском американских очков. Молодой человек почувствовал на себе взгляд, он беспокойно зашевелился
в оглоблях очков. Белые зубы моего соседа улыбались все шире, шире -- и наконец в полном восторге, он
воскликнул:
-- О! Ну, до чего хорош!Штаны-то, штаны-то какие... красота! А очки... Очки-то, глядите, братцы
мои! Ну, и хорош! Милый ты мой!
Комсомолки фыркнули. Молодой человек покраснел, рванулся в своей упряжи, но сейчас же
вспомнил, что ему, архангелу с Благовещенской площади, не подобает связываться с каким-то пьяным
мастеровым. Он затаил дыхание и нагнул оглобли своих очков над газетой.
Мастеровой, не отрываясь, глядел в его очки. Вселенная, покачиваясь, плыла перед ним. Земля в
нем совершила полный оборот в течение секунды, солнце заходило -- и вот оно уже зашло, белые зубы
потемнели. На лице была ночь.
-- А и бить же мы вас, сукиных детей, будем... эх! -- вдруг сказал он, вставая. -- Ты кто, а? Ты
член капитала, вот ты кто, да! Будто газету читаешь, будто я тебе не шущест-вую! А вот как возьму,
трахну тебе по очкам, так узнаешь, которые шуществуют!
Газета на коленях у прекрасного молодого человека трепетала. Он понял, что его
Стр.1