Евгений Замятин
Андрей Белый
Источник: "Воспоминания об Андрее Белом", М. <...> Склоненная над письменным столом голова, прикрытая темной бархатной шапочкой,
окаймленная ореолом легких, летучих, седых волос. <...> На столе раскрыты толстые тома
атомической физики, теории вероятностей... <...> Но странно: математик читает свои лекции... в петербургском Доме искусств. <...> Быстрые,
летящие движения рук, вычерчивающих в воздухе какие-то кривые. <...> Вы вслушиваетесь - и
оказывается, что это - кривые подъема и падения гласных, это - блестящая лекция по теории
стиха. <...> Новый ракурс: этот человек - с долотом и молотком в руках, на подмостках в полутемном
куполе какого-то храма, он выдалбливает узор капителя. <...> Храм этот - знаменитый "Гётеанум"
в Базеле1, над постройкой которого работали преданнейшие адепты антропософии. <...> И после тишины Гётеанума - вдруг неистовый гвалт берлинских кафе, из горла трубы, из
саксофона, взвизгивая, летят бесенята джаза. <...> Человек, который строил антропософский храм,
в сбившемся набок галстуке, с растерянной улыбкой - танцует фокстрот... <...> Математика, поэзия, антропософия, фокстрот - это несколько наиболее острых углов, из
которых складывается причудливый облик Андрея Белого, одного из оригинальнейших
русских писателей, только что закончившего свой земной путь: в синий, снежный январский
день он умер в Москве. <...> То, что он писал, было так же причудливо и необычно, как его жизнь. <...> Это был "писатель для писателей" прежде всего,
мэтр, изобретатель, изобретениями которого пользовались многие из русских романистов
более молодых поколений. <...> Ни одна из многочисленных антологий современной русской
литературы, выходящих за последнее время на разных европейских языках, не обходится без
упоминания об Андрее Белом. <...> Но здесь опять один из тех парадоксов, которыми полна вся его человеческая и литературная
биография: книги этого мэтра, теоретика целой литературной школы - остаются <...>
Андрей_Белый.pdf
Евгений Замятин
Андрей Белый
Источник: "Воспоминания об Андрее Белом", М.:"Республика", 1995 г.
Оригинал здесь:Мир Марины Цветаевой.
Склоненная над письменным столом голова, прикрытая темной бархатной шапочкой,
окаймленная ореолом легких, летучих, седых волос. На столе раскрыты толстые тома
атомической физики, теории вероятностей... Кто это? Профессор математики?
Но странно: математик читает свои лекции... в петербургском Доме искусств. Быстрые,
летящие движения рук, вычерчивающих в воздухе какие-то кривые. Вы вслушиваетесь - и
оказывается, что это - кривые подъема и падения гласных, это - блестящая лекция по теории
стиха.
Новый ракурс: этот человек - с долотом и молотком в руках, на подмостках в полутемном
куполе какого-то храма, он выдалбливает узор капителя. Храм этот - знаменитый "Гётеанум"
в Базеле1, над постройкой которого работали преданнейшие адепты антропософии.
И после тишины Гётеанума - вдруг неистовый гвалт берлинских кафе, из горла трубы, из
саксофона, взвизгивая, летят бесенята джаза. Человек, который строил антропософский храм,
в сбившемся набок галстуке, с растерянной улыбкой - танцует фокстрот...
Математика, поэзия, антропософия, фокстрот - это несколько наиболее острых углов, из
которых складывается причудливый облик Андрея Белого, одного из оригинальнейших
русских писателей, только что закончившего свой земной путь: в синий, снежный январский
день он умер в Москве.
То, что он писал, было так же причудливо и необычно, как его жизнь. Поэтому, уже не говоря
о его многочисленных теоретических работах, даже его романы оставались чтением
преимущественно интеллектуальной элиты. Это был "писатель для писателей" прежде всего,
мэтр, изобретатель, изобретениями которого пользовались многие из русских романистов
более молодых поколений. Ни одна из многочисленных антологий современной русской
литературы, выходящих за последнее время на разных европейских языках, не обходится без
упоминания об Андрее Белом.
Но здесь опять один из тех парадоксов, которыми полна вся его человеческая и литературная
биография: книги этого мэтра, теоретика целой литературной школы - остаются
непереведенными, они живут только в русском своем воплощении. Я не знаю, впрочем,
можно ли, оставаясь точным, назвать их написанными по-русски: настолько необычен
синтаксис Белого, настолько полон неологизмов его словарь. Язык его книг - это язык
Белого, совершенно так же, как язык "Улисса" не английский, но язык Джойса.
И еще парадокс. Этот типичнейший русский писатель, прямой потомок Гоголя и
Достоевского, оказался в русской литературе проводником чисто французских влияний:
Белый был одним из основателей и единственным серьезным теоретиком школы русского
символизма. При всем своеобразии этого литературного направления, очень тесно
переплетающегося с религиозными исканиями русской интеллигенции, связь его с
французским символизмом - с именами Малларме, Бодлера, Гюисманса - совершенно
бесспорна. Одного этого уже достаточно, чтобы остановить внимание французского
читателя, и особенно читателя литературного, на оригинальной фигуре Андрея Белого.
Отрывистые, пересекающиеся линии, которыми здесь набросан был контур его портрета,
Стр.1