Евгений Замятин. Глаза
--------------------------------------------------------------OCR":
TecoGroup
----------------------------------------------------------------
Ты -- собака.
Шелудивый тулуп -- был, быть может, белый. На хвосте, в обвислых
патлах, навек засели репьи. Одно ухо-лопух вывернуто наизнанку, и нет
сноровки даже наладить ухо.
У тебя нету слов: ты можешь только визжать, когда бьют; до хрипу
брехать, когда велит хозяин; и выть по ночам на зеленый горький месяц.
Но глаза... зачем у тебя такие прекрасные глаза? Поднимаешь глаза
вверх, глядишь глазами в самое мое нутряное нутро, мы говорим глазами в
глаза, и я знаю: ты -- древняя, мудрая, мудрее нас. Быть может, ты некогда
была человеком, и ты им будешь вновь. Но когда же ты будешь?
Седой хозяин держал тебя на цепи, в грязной конуре. Ты лакала помои из
грязной черепушки. Ты грызла хозяйские оглодки. И ты ретиво стерегла
хозяйское добро.
Помнишь: жаркий день, тарантас посеред двора, навалили ковры, самовары
- и уехали. Ты ждала. Разгуливала по двору красноухая клюшка, поглядывала
одним глазом на коршуна вверх, собирала индюшат под крылья. Накрыла конуру
тень от водовозки: тарантас все не
была его налитая, в седых кустах, морда, но ты не вцепилась: ведь это был
хозяин. И только из глаз точились тихие собачьи слезы, пролагали желтые
желобки от углов глаз к носу.
А наутро -- помнишь? -- прижавши морду к земле и засунув хвост между
ног, ты по грязи ползла хозяину навстречу, виляя задом, ты лизала хозяину
руку. И когда милостиво потрепали по загривку -- ты радостно повалилась на
спину -- прощена! -- ты щурилась и дрыгала ногами, ты звенела цепью и наружу
вывалила весь свой срам.
От одной с собачьим месивом черепушки до другой -- ты меряла время. От
жарыни желтел на дворе просвирник. Солнце -- огненный пес -- распялив
красную пасть, пыхало пылом прямо в тебя. Не в силах скинуть шелудивую шубу
-- ты задыхалась, у своей конуры лежала как мертвая, и только жил, ходил
ходуном высунутый наружу язык.
Но пришел во двор -- ты помнишь? -- щуплый, прыщавый человечий щенок.
Ты забыла все, ты вздыбилась на дыбы -- душил ожерелок -- хрипела и бешено,
с пеной лаяла: прыщавый был чужой, был хозяину недруг, хоть вместе с
хозяином заглядывал он в курник, в выход, в каретный сарай.
Больше ты не видела седого хозямиа: он непонятно исчез, как вечерами
непонятно для тебя исчезало солнце за каретным сараем. Утром -- помнишь? -тебе
принес черепушку уже тот, прыщавый; в черепушке был кус тухлого мяса. С
урчанием ты проглотила мясо и, волоча брюхо в пыли, по-червиному, ползла ему
навстречь и лизала ему руки,-- тому самому, на кого вчера бешено брызгала
пеной: ведь это он, прщцавый, он, великий, повелевал теперь черепушкой. И не
все ли равно, кто тобой владеет? Была бы поганая черепушка полна.
Твой новый хозяин -- был затейщик. Вечера,-- ты помнишь? Пахло из
закуты парным молоком, шуршали, примащивались на нашесте куры, а тебя
дразнили огрызком сахара и кричали: служи! Как к небу -- к слюнявому огрызку
сахара -- ты поднимала глаза, свом человечьи глаза, и, звеня цепью, неуклюже
плясала на задних лапах из-за слюнявого огрызка сахара. Ты помнишь вечера?
На варке богомольно вздыхала корова, хруистела сладкой свекольной ботвой. А
тебя для потехи спускали с цепи, травили тебя на кошку: ату ее! И,
однажды,-- ты помнишь, ты никогда не забудешь: кошка увязла в щели под
забором, раз! -- прыжок -- и ты, урча, уже мотала головой, рвала и
вгрызалась в кошкино брюхо, а прыщавый гоготал, и кагакали в куримке
взбуженные гуси, индюшки и куры. А потом усталая, у входа в конуру, ты
звенела цепью и сосала слюнявый огрызок сахара. Но глаза были зажмурены,
чтоб не видно было, что они похожи на человечьи, и всю ночь ты вздыхала: о
чем вздыхала?
От черепушки до черепушки ты меряла время. Твой собачий мир -- конуру,
водовозку и каретный сарай -- накрыло серым, сырым веретьем -- осенним
небом: ты мокла покорно. Вылезало солнце, в трех багровых студеных кругах -багровое,
как кровь загрызенной кошки: ты треской тряслась от стыди. Ты
возвращался. И помнишь: наутро ты
вцепилась в красноухого индюшонка, схряпала мигом -- и только одни белые,
обрызганные красным, перья у конуры.
И как потом плеткой-двухвосткой хлестал по глазам хозяин. Совсем близко
Стр.1