П. А. Вяземский
Языков и Гоголь
Вяземский П. А. Сочинения: В 2-х т. -- М.: Худож. лит., 1982. -- Т. 2. Литературно-критические
статьи. Сост., подг. текста и коммент.М. И. Гиллельсона. 1982.
OCR Бычков М. Н.
I
Кто только не совершенно чужд событиям русского литературного мира, тот мог встретить здесь
наступивший год с двумя впечатлениями разнородными, но равно резко означавшимися. Одно из них
порождало в нас печальное и безнадежное сочувствие, под которым потрясается и изнемогает душа при
утрате, на которую смерть положила свою печать несокрушимую. Другое отзывалось в нас звучным
выражением жизни и открывало пред нами в области мышления светлые просеки, пробуждало в нас
новые понятия новые ожидания. В первый день 1847 года пронеслась в Петербурге скорбная весть о
кончине поэта Языкова1 и появилась новая книга Гоголя. По крайней мере, я в этот день узнал, что не
стало Языкова, и прочел несколько страниц из "Переписки с друзьями", где между прочим начертана
верная оценка дарованию Языкова. Эти строки обратились как бы в надгробное слово о нем, в светлые и
умилительные о нем поминки. Это известие, это чтение, эти два события слились во мне в одно
нераздельное чувство. Здесь настоящее открывает пред нами новое будущее; там оно навсегда замыкает
прошедшее, нам милое и родное. Там событие совершившееся и высказавшее нам свое последнее слово,
поприще опустевшее и внезапно заглохшее непробудным молчанием. Здесь событие возникающее,
поприще, озаренное неожиданным рассветом. На нем пробуждается новое движение, новая жизнь;
слышатся новые глаголы, еще смутные, отрывчивые; но уже сознаем, что, когда настанет время, сим
глаголам суждено слиться в стройное и выразительное согласие созревшего и полного убеждения.
II
Смертью Языкова русская поэзия понесла чувствительный и незабвенный урон. В нем угасла
последняя звезда Пушкинского созвездия, с ним навсегда умолкли последние отголоски пушкинской
лиры. Пушкин, Дельвиг, Баратынский, Языков, не только современностью, но и поэтическим
соотношением, каким-то семейным общим выражением, образуют у нас нераздельное явление. Ими
олицетворяется последний период поэзии нашей; ими, по крайней мере доныне, замыкается постепенное
развитие ее, означенное первоначально именами: Ломоносова, Петрова, Державина, после Карамзина и
Дмитриева, позднее Жуковского и Батюшкова. В сих именах сосредоточивается отличительное
выражение поэзии русской; это ее краеугольные, заглавные, родоначальные имена. Каждое из них имеет
свое особенное значение. Нельзя сравнивать одно с другим ни по степени дарования, ни по сочувствию и
одушевлению, которым общество отозвалось на голос каждого. Отблески славы, которые отсвечиваются
на каждом из них, имеют также свою отличительную игру и яркость. Многие другие дарования
проявлялись с успехом на поприще поэзии и запечатлели на нем следы, драгоценные для памяти
народной; многие и ныне пробуждают благодарное внимание наше, по крайней мере тех из нас, которые в
наш положительный век верят еще в баснословную музу и не охладели в служении ей; но, повторяем, вне
имен, исчисленных нами, нет имен, олицетворяющих, характеризующих эпоху.
Крылов, например, как ни многозначительно имя это, не подходит ни под одно из выведенных
нами подразделений. Он не принадлежит школе Дмитриева, хотя и начал писать басни после него; еще
менее участвовал он в направлении, которое дал Жуковский. Крылов -- явление совершенно отдельное.
Он ничего не продолжал и ничего не зачал. Он ничей не преемник и никому не родоначальник. Он
совершил свое, и только, но это только образует отдельный и цельный мир поэзии. Определив таким
образом место Языкова, мы достаточно оценили значение, которое, по мнению нашему, принадлежит ему,
и важность утраты, понесенную нами преждевременною кончиною его. Эта потеря тем для нас
чувствительнее, что мы должны оплакивать в Языкове не только поэта, которого уже имели, но еще более
Стр.1